Он сказал:

«Для каждой финансовой операции я предусматриваю момент,когда подаю себе команду „остановись“. Это значит, когда курс акций падает на 5% от стоимости, они автоматически продаются. Потери ограничиваются пятьюпунктами.

Если же ваша сделка оказалась хорошо продуманной, вы можетевыиграть — 10, 15 или 50 пунктов. Следовательно, ограничивая потери пятьюпунктами, вы можете ошибиться в половине сделок и все равно заработаете много денег.»

Я последовал немедленно его совету и следую ему до сих пор,что позволило мне и моим клиентам заработать тысячи долларов. Некоторое времяспустя я понял, что принцип «остановиться вовремя» может использоваться нетолько на бирже. Я стал применять этот подход и к другим проблемам.

Например, у меня были установлены дни, когда мы завтракаливместе с другом. Но он часто и намного опаздывал.

Наконец я сказал ему: «Я жду тебя ровно 10 минут. Если тызадержишься больше этого хоть на минуту, я выбрасываю завтрак в реку и ухожу».

Как бы мне хотелось, чтобы в молодые годы я умел сдерживатьсвое нетерпение, раздражение, умственное и эмоциональное напряжение! Почему уменя не хватает здравого смысла трезво оценить каждую ситуацию, грозившуювывести меня из состояния душевного равновесия, почему я не говорил себе:

«Дейл Карнеги, зачем волноваться из-за пустяков?»

«Почему в самом деле?»

Однако я должен отдать себе должное, похвалив за небольшойздравый смысл, проявленный хоть однажды.

Это было в серьезный момент моей жизни — в момент кризиса,когда мои мечты, мои планы на будущее и труд многих лет рухнули, как карточныйдомик. Дело было так. Когда мне было тридцать лет с небольшим, я решилпосвятить свою жизнь созданию романов. Я собирался стать вторым ФрэнкомНоррисом, или Джеком Лондоном, или Томасом Гарди. Мое решение стать писателембыло столь серьезным, что я провел два года в Европе. Там я мог прожить дешевона доллары, так как после первой мировой войны постоянно происходили денежныереформы и безудержно печатались деньги. Я провел там два года, работая надглавным произведением своей жизни. Я назвал его «Снежная буря». Названиеоказалось подходящим, поскольку издатели приняли мое творение с таким ледянымхолодом, какой может вызвать лишь снежная буря, обрушивающаяся на равниныДакоты. Когда мой литературный агент сообщил мне, что мое произведение никудане годится и что у меня нет писательского дара, сердце у меня чуть неостановилось. Я вышел из его конторы, как в тумане. Я был в таком состоянии,словно он меня ударил дубинкой по голове. Я остолбенел. Однако я понял, чтооказался на пересечении жизненных дорог и должен принять чрезвычайно важноерешение. Что же я должен делать? Какой путь мне следует избрать? Прошли недели,прежде чем я вышел из состояния оцепенения. В то время я и понятия не имел, чтоможно установить «ограничитель» на свое беспокойство. Но, оглядываясь назад, японимаю, что что сделал именно это. Я поставил крест на тех двух годах, когда явыбивался из последних сил, чтобы написать этот роман, и правильно оценил этокак благородный эксперимент, а затем принял решение изменить свою жизнь. Яснова стал преподавать на курсах для взрослых, а в свободное время — писатьбиографии знаменитых людей и книги познавательного характера, наподобие той,которую вы сейчас читаете.

Чувствую ли я радость в душе от того, что принял такоерешение? Радость в душе? Каждый раз, когда я думаю об этом сейчас, мне хочетсятанцевать на улице от радости! Честно могу сказать, что с тех самых пор я ниодного дня и ни одного часа не жалел о том, что не стал вторым Томасом Гарди.

100 лет назад, однажды ночью, под крик совы в лесу, ГенриГоро опустил гусиное перо в чернильницу и записал в дневнике: «Стоимость жизнитакова, какой кусок жизни я готов за нее отдать немедленно или постепенно».

Другими словами, мы — дураки, когда платим за какую-либовещь больше, чем она обходится для нашей жизни.

Но именно так поступили Гилберт и Салливан. Они умелисочинять веселые стихи и веселую музыку. Но у них совершенно отсутствоваласпособность вносить веселье в собственную жизнь. Они создали прелестныеоперетты, восхищавшие весь мир: «Терпение», «Детский передник», «Микадо». Ноони не могли управлять своими характерами. Они омрачали свою жизнь из-запустяков, например, из-за стоимости ковра! Салливан заказал ковер для театра,который они купили. Когда Герберт увидел счет, он был вне себя от гнева. Ониподали друг на друга в суд и никогда в жизни не сказали друг другу ни одногослова. Когда Салливан сочинял музыку для их нового совместного произведения, онпосылал ее Гилберту по почте, а Гилберт, написав слова, возвращал бандероль попочте Салливану. Однажды их обоих вызвали в театре на бис. Они встали напротивоположных сторонах сцены и раскланивались с публикой в глядя в разныхнаправлениях, так, чтобы не видеть друг друга. у них не хватало здравого смыслапоставить «ограничители» на свои обиды, как сделал Линкольн.

Однажды, во время Гражданской войны, когда друзья Линкольнаклеймили позором его злейших врагов, он сказал: «У вас гораздо больше личнойнеприязни к моим врагам, чем у меня. Возможно, у меня ее слишком мало, но яникогда не считал, что она себя оправдывает. У человека нет времени на того,чтобы полжизни тратить на споры. Если кто-то из моих врагов перестанетвыступать против меня, я никогда не стану попрекать его прошлым».

Очень жаль, что моя старая тетя Эдит не обладалавсепрощением Линкольна. Она и дядя Фрэнк жили на заложенной ферме, землязаросла сорняками, была неплодородной, на участке было много канав. Тете и дядеприходилось нелегко, они вынуждены были экономить каждый цент. Но тетя Эдитлюбила покупать занавески и другие вещи, чтобы немного украсить их убогий дом.Она покупала эти небольшие предметы роскоши в магазине тканей, принадлежавшемДэну Эверсолу в Мэривилле, штат Миссури. Дядю Фрэнка беспокоили их долги. Унего как у фермера был страх перед растущими счетами и он по-секрету попросилДэна Эверсола не продавать больше его жене в кредит. Узнав об этом, она былавне себя. И она продолжала выходить из себя по этому поводу в течение почтипятидесяти лет после того, как это случилось. Я слышал, как она рассказывалаэту историю не один, а много раз. Когда я видел ее в последний раз, ей было ужеоколо восьмидесяти лет. Я сказал ей: «Тетя Эдит, дядя Фрэнк поступил нехорошо,унизив вас, но не кажется ли вам, что жаловаться на это в течение почтиполувека после того, как это произошло, гораздо хуже, чем его поступок?» (Номои слова не подействовали. С таким же успехом я мог обращаться к Луне).

Тетя Эдит дорого заплатила за свое раздражение излопамятность. Она потеряла душевное спокойствие.

Когда Б. Франклину было 7 лет, он сделал ошибку, о которойпомнил 70 лет. Тогда ему безумно хотелось иметь свисток. Он зашел в магазинигрушек и выложил все свои деньги на прилавок, попросил свисток, даже непоинтересовавшись ценой.