не требуют, носят на руках. Глеб всегда выбирает неиспорченных, еще ни одной шкуры не подцепил. Поэтому, когда девочка оттаивает, она не просто влюбляется, тут что-то нездоровое начинает происходить… А он упивается этим чувством. Считает себя благодетелем, спасителем маленьких Козетт.

— Кого? — с глупым видом переспросила я.

— Деревня ты, Саша, только ногами махать и умеешь. Книжку хоть почитай, — Андрей наклонился и шутливо щелкнул меня по лбу. — Только благодетель предпочитает не вспоминать, что потом с Козеттами происходит. Та же Анжелика в наркологии лежит. Ее мать в детстве бросила, она все нерастраченные чувства на Глеба перенесла. Тот ее по-всякому любил, а потом купил билет до дома, дал денег на дорогу и отправил обратно в село Погорелово. Она и сломалась. Не надо тебе этого, Саша.

Я слегка отупела от обилия информации и не могла понять, как к ней относиться. Мне было горько. Не потому, что я пожалела детдомовскую Анжелику — сложно всерьез жалеть незнакомых людей. Просто Андрей очень точно описал все, что происходило между мной и хозяином базы. А я ведь почти поддалась искушению и вообразила, будто большой и сильный Глеб разглядел во мне что-то особенное. Нет, не разглядел. Просто нашел для своих фантазий подходящий по форме сосуд… К чувству горечи примешивалось облегчение: картинка прояснилась, все встало на свои места. Я же знала, что где-то должен быть подвох. Но указав на него, Андрей, пусть и из добрых побуждений, разрушил мои глупые мечты. Мне захотелось в отместку задеть его побольней.

— Почему ты не сказал Глебу про отравленное молоко? Собираешься и дальше покрывать Вику? Ее тебе, выходит, жалко по-настоящему. А Лизетте можно лапши на уши навешать, ей не привыкать.

— Козетте, — машинально поправил Андрей. На меня он не смотрел — отломил дольку второго апельсина, двумя пальцами отправил ее в рот, тщательно прожевал. Потом словно бы очнулся и поднял на меня пристальный взгляд. Вообще-то Андрея красавцем не назовешь — слишком широкий лоб, длинный подбородок, прическа эта дурацкая. Если бы не вот такие моменты… Наверное, давным-давно в его семью затесался азиат, от чьей степной крови ничего не осталось, кроме этого взгляда. — Ты жива, а Костю уже не вернуть. Глеб может быть очень жестоким, когда дело касается его людей. Ты сможешь после этого смотреть Викиным родителям в глаза?

Об этом я не подумала. Воображение против воли нарисовало образ Викиного отца с остановившимся взглядом и состарившуюся за одну ночь, серую, как дерюжное полотно, мать. Нет, не смогу.

— Ты обещаешь молчать?

— Обещаю, — глухо выдавила я. Надо же, обещания Саши Емельяновой нынче ходовой товар. Хоть на базар с ними выходи. — А ты обещаешь позаботиться о моем брате?

— Конечно! Я и сам собирался с ним встретиться, как только врачи отпустят.

— Спасибо.

Я спрыгнула с койки, собрала рассыпавшуюся по одеялу апельсиновую кожуру и вышла из палаты.

***

Со времени этого разговора прошло чуть больше месяца. Лето закончилось. Вечера стали прохладными, в воздухе все чаще висела тоскливая морось. Натоптанная дорожка на пляж раскисла, кроны деревьев на другом берегу пожелтели и поникли от дождя, а сама река покрылась свинцово-серой рябью. Особенно хреново на душе становилось, когда над асфальтовым полем базы проносилась птичья стая. Она улетала, а я все торчала на одном месте, как привязанная. Впрочем, на условия грех было жаловаться. Мне вернули телефон, выделили рабочий ноутбук взамен разбившегося вместе с джипом и позволили подключиться к сети. Первым делом я позвонила дяде Лёше, успевшему поднять на уши всех, с кем я ходила на секцию. Извинилась, соврала, что срочно вызвали в универ, пригрозив, что оставят без общежития, если не довезу кой-какие документы. Обманывать тренера не хотелось, но что поделать. Дядь Лёша поругался для порядка, обозвал меня по-всякому, но быстро остыл и наказал непременно его навестить, когда вернусь. А я, шмыгая носом от наплыва чувств, пообещала хорошо учиться и не бросать спорт.

Затем я удалила километры сообщений из мессенджеров и смс. Больше всего написали Вика и Мистер Бин (обе матерились, как сапожники, и угрожали, что мне не жить), на втором месте шел Стас (брат извинялся, просил его понять и между делом спрашивал, где гитара), а на третьем неожиданно отметилась отличница Маша, сохранившая нейтралитет. Я ответила только однокласснику Вите, попросив осторожно разузнать, не начала ли Вика в последнее время крутиться в подозрительных компаниях. Я не хотела обманывать Андрея, но мне надо было знать. Витек написал, что в наши бабские разборки не полезет. Я упомянула, что он дважды списывал у меня на экзамене по алгебре. Витя сказал, что никакая алгебра не сравнится с тем крестовым походом, что затеяла против меня Мистер Бин. Я пообещала купить ему электрошокер. Одноклассник отказался, ибо мертвым земные блага ни к чему, а Альбина обещала испепелить каждого, кто будет замечен в порочащей связи. Тогда я пустила в ход последний козырь и напомнила, как прикрыла его трехдневный прогул перед классной, подделав справку с чемпионата. Витек сдался и пообещал поспрашивать.

Слово, данное Глебу, я тоже не собиралась нарушать. Получив доступ к интернету, я не стала записывать обращение «Всем, кто услышит! Меня похитили и удерживают на берегу реки!» и заливать его на Ютьюб. Даже если крик о помощи дойдет до соответствующих служб, первым делом они обратятся к бате. На этой стадии расследование и завершится, поскольку батя скажет что-то вроде: «Вы кто н-н-на такие мля? Да здесь она мля с утра была я грю… Отца н-н-на не уважает… Ах ты, курвина дочь, грю, отца не уважаешь?». Если других дел у участкового не найдется, возможно, он обратится к брату. А тот скажет, что я — неуравновешенный подросток, пытающийся привлечь к себе внимание, чтобы компенсировать нехватку тепла или другую похожую хрень. Участковый поставит галочку, что заявка отработана, а я останусь там же, где была, только без интернета.

С университетом все устроилось хорошо — мне разрешили учиться удаленно аж до самого ноября. Сначала деканат и слушать ни о чем не хотел. На бюджете конкурс двадцать три человека на место, не хочешь ходить на занятия — никто не держит. Но в самый напряженный момент разговора в комнату просочился Дамир. Молча протянул справку из опеки, где говорилось, что я переживаю нелегкие времена и не готова испытывать стресс от общения с большим количеством незнакомых людей. К справке прилагалась рекомендация какого-то именитого психолога. Вооружившись этими документами, я наврала деканату с три короба про «тяжелые семейные обстоятельства» и выбила себе удаленку.