Маленький пароходик бежал через Босфор, разваливая носомзеленую воду и оставляя за собой две расходящиеся зеркальные морщины. Сотнияликов отражались в проливе, неподвижном, как озеро. Под их легкими тентами набархатных подушках полулежали турецкие купцы, чиновники с портфелями и офицеры,едущие по делам в Скутари или обратно.

По всему заливу вспыхивали на солнце мокрые весла. Сазиатского берега доносились степные запахи чабреца и тмина. А Пете все ещеказалось, что он дышит смрадом трущоб и видит тучи зеленых мух над гноящимисяглазами нищих стариков.

Едва причалили к пристани Скутари, как отдохнувший напароходике гид с новой энергией бросился вперед, стараясь напоследок показатькак можно больше местных достопримечательностей. Но силы наших путешественниковуже окончательно иссякли.

Рядом был базар. Они набросились на прохладительные напитки.Несладкий лимонад со странным привкусом анисовых капель показался им райскимнапитком. Потом пили розовую ледяную воду, подкрашенную фуксином, и еликостяными ложечками из толстых стаканчиков разноцветное мороженое, какое обычнопродавалось на пасху на Куликовом поле. Затем их внимание привлекли горы самыхразнообразных восточных сладостей.

Василий Петрович всегда был противником того, чтобы детямдавали много сладостей, которые портят зубы и отбивают аппетит. Но здесь даже ион не мог устоять против искушения попробовать баклаву, плавающую в медовомсиропе на железных противнях, или соленые фисташки с костяной скорлупой,лопнувшей на конце, как палец лайковой перчатки, откуда выглядывалатемно-зеленая мякоть.

Восточные сладости вызывали жажду, а выпитые потомпрохладительные напитки, в свою очередь, снова вызывали непреодолимое желаниеесть восточные сладости. Петя, хорошо помнивший случай с бабушкиным вареньем,вел себя в отношении восточных сладостей аккуратно. Зато Павлик не стеснялся.Он так разъелся, что его невозможно было остановить. Когда же отец решительноотказался больше покупать сласти, Павлик нырнул в базарную толпу и черезнекоторое время вынырнул, держа в руках довольно большую коробку самого лучшегорахат-лукума, оклеенную яркими лаковыми картинками.

– Где ты взял рахат-лукум? – грозно спросил отец.

– Купил, – ответил Павлик с независимой улыбкой.

– А деньги?

– У меня было полтора пиастра.

– Откуда ты их взял?

– Выиграл! – не без гордости сказал Павлик.

– Как – выиграл? Где? Когда? У кого?

И тут выяснилось, что во время переезда из Одессы вКонстантинополь, пока отец изучал путеводитель и уточнял бюджет путешествия, аПетя целые часы проводил на палубе, мечтательно подставив грудь в своейфланельке и полосатой тельняшке под широкий черноморский ветер, Павлик успелподружиться с итальянским официантом, был введен в общество рестораннойприслуги второго класса и помаленьку поигрывал с ними в лото, пустив в делозавалявшиеся русские три копейки, обмененные ему итальянским официантом натурецкую валюту. Павлику повезло, и он выиграл несколько пиастров.

Василий Петрович схватил Павлика за плечи и, не обращаявнимания на то, что они находятся в центре большого азиатского базара, стал еготрясти, крича:

– Как ты смел играть в азартные игры, негодный мальчишка!Сколько раз я тебе говорил, что порядочный человек никогда не должен играть наденьги… тем более с… с иностранцами!

Павлик, которого уже начало слегка подташнивать от восточныхсладостей, притворно захныкал, так как совершенно не разделял взглядов отца наигру в лото, к тому же еще такую удачную. Отец вспылил еще больше. Инеизвестно, чем бы все это кончилось, если бы гид вдруг не посмотрел на своишикарные часы накладного американского золота с четырьмя крышками. Оказалось,что до отхода «Палермо» остается не более двух часов.

Не хватало еще опоздать!

Семейство Бачей бросилось на пристань, не торгуясь нашлоялик и скоро очутилось на палубе парохода, который за это время уже погрузилсяи, готовый к отплытию, стоял на рейде и давал первый гудок.

Прощание же с гидом превратилось в настоящую драматическуюсцену. Получив следуемые ему две лиры и стоя в качающейся лодке на своихвыносливых ногах старого волка, в то время как Василий Петрович с семействомуже находился на штормтрапе, он начал просить бакшиш. Он и вообще отличалсякрасноречием, свойственным его беспокойной профессии, но теперь он превзошелсамого себя. Обычно он говорил одновременно на трех европейских языках, весьмаловко и своевременно вставляя самые необходимые русские слова. Теперь же онговорил главным образом по-русски, вставляя французские фразы, что придавалоего речи экспрессию ложноклассических трагедий.

Язык его монолога был темен, но смысл ясен. Протягивая руку,сверкающую медными перстнями с большими искусственными брильянтами, с такой жестрастью, с какой он описывал достопримечательности, он теперь описывалбедственное положение своей несчастной семьи, обремененной парализованнойбабушкой и четырьмя малютками, лишенными молока и одежды. Он жаловался настарость, на плохие отношения с константинопольской полицией, которая отнимаету него почти все заработки, на хронический катар желудка, на чудовищные налогии на конкуренцию, буквально убивающую его. Он умолял пожалеть дряхлого,необеспеченного турка, всю свою жизнь отдавшего служению туристам. Он горестноподнимал густые брови с проседью. По его щекам текли слезы.

Все это могло бы показаться обыкновенным шарлатанством, еслибы не настоящее человеческое горе, светившееся в его испуганных каштановыхглазах. Василий Петрович не выдержал, и в протянутую руку гида посыпаласьпоследняя турецкая мелочь, которая нашлась в карманах Василия Петровича.

Приближался вечер, а вместе с ним в неподвижном, отяжелевшемот зноя воздухе чувствовалось томительное созревание грозы. Она ниоткуда нешла, она как бы сама собой зарождалась над амфитеатром города, среди мечетей иминаретов. Когда со скрежетом поползла вверх стопудовая якорная цепь, а затемперегруженный пароход, осевший ниже ватерлинии, стал медленно поворачиваться нарейде, солнце уже потонуло в грозовых тучах. Сделалось так темно, что в каюте исалонах зажгли электричество. Из люков дохнуло горячими запахами кухни и машин.Панорама города, лишенного красок, еще больше усиливала грозовую зеленьЗолотого Рога.

Пароходные машины дышали тяжело, с натугой. Хотя поверхностьводы казалась неподвижной, как литое стекло, пароход начало очень медленнопокачивать.