– Тьфу, думаю как придворный служка, – отругал он сам себя и чуть более сердито, чем стоило бы, схватил из вазы конфету в бумажной обертке. Он не слишком любил сладкое, считая слабостью всякие привычки и зависимости. А заполучить зависимость от сладостей ой как легко…

Шоколад охотно растаял на языке – дорогой, чуть горьковатый, подарок одного из выпускников прошлого года. Светлого, разумеется. Даже Уэйн Ливингстоун, давно понявший, что не все темные маги в подлунном мире есть невыносимые… создания, от чернокнижника не принял бы и чернильницу.

Создания… На язык просилось слово погрубее, но Уэйн старательно запрещал себе именовать цвет темномагического общества непристойными словами. Это было бы совсем неправильно, тем более что среди чернокнижников действительно попадаются неплохие люди. Тот же Лестер Мэддокс, совершенно милый юноша, искренне считающий, что избыток магической мощи вполне может принести всему королевству немало проблем. Хорошая ведь идея, правильная.

Или Кейт Гримвард, умнейшая из выпускниц последних лет. Несколько… своенравная и очень сильная, она, в сущности, тоже не была плохой. Пожалуй, она даже нравилась ему настолько, насколько чернокнижница вообще может нравиться чародею. Исполнительная, талантливая. С её подопечными почти никогда не возникало проблем.

Да что там, от Даниэллы порой проблем куда больше, а ведь её он полагает своей верной сторонницей и даже подругой. Ещё бы отчеты она научилась писать так же хорошо, как Кейт, и вовремя подавать документы об успеваемости… И отучилась бы злить тёмных первокурсников, среди которых имелись детки совершенно иного толка, нежели Лестер Мэддокс и Кейт Гримвард.

Уэйн тяжело вздохнул, отошёл к окну, за которым уже заходило за горизонт непривычно яркое для осени солнце. Денек выдался хлопотный и нервный, а всё из-за неправильной девчонки Сеймура. Хотя какая ж она Сеймур… Гаррет в жизни не смог бы обзавестись дочкой такой силы и с таким дурным глазом, что не выдержал пол в Академии сумерек. Мыслишка относительно её происхождения закрадывалась дурная, однако же Уэйн старался гнать её от себя.

Дурная, настойчивая, и вызывающая знатную мигрень, из-за которой вмиг захотелось потереть виски и пойти уже выпросить у Эбби зелье от головной боли. Он даже уже направился было к выходу из своего уютного, светлого и такого любимого кабинета, как вдруг дверь распахнулась сама собой…

И почтенный архимагистр Ливингстоун, почетный рыцарь и кавалер ордена Святого Олмса, едва не рухнул в ближайшее кресло, стоило только узнать визитера.

– Соскучились по мне, господин архимагистр?

И за одну только эту фразочку нежданного посетителя стоило бы проклясть на месте… Если бы Уэйн был способен к проклятьям и имел хотя бы крохотный шанс наслать таковое на… вот это.

Рэйнхарт Блэквуд. Редкостный красавец, в свое время вскруживший головы немалому количеству трепетных девиц со всех трёх факультетов. И самый наитемнейший маг из всех, кого когда-либо приходилось учить в стенах Академии.

– Ну разумеется, мой мальчик, – как мог радушно улыбнулся ему Уэйн, приглашающим жестом указал на то самое кресло, в которое сам чуть позорно не рухнул. – Эти стены и я всегда рады своим бывшим ученикам. Какими судьбами в такое, – он как бы невзначай кивнул на настенные часы, показывающие восемь вечера, – позднее время?

– Время детское, – отмахнулся Блэквуд и даже попытался изобразить на лице нечто, напоминающее улыбку. Хотя больше это выражение напоминало оскал, от вида которого только чудом удалось не передернуть плечами. Впрочем, и оно исчезло довольно быстро, уступив место той… тому… созданию, которое было уж слишком хорошо знакомо Уэйну. – И оставьте уже свои наклонности при себе, архимагистр, я не в настроении. Я давно не мальчик, а уж вашим не был никогда

Лицо удалось удержать с трудом – вот ещё не хватало, чтобы этот подарочек Царицы возомнил о себе невесть что. В конце концов, Уэйн старше нахала больше чем на полвека, негоже терять самообладание перед всякими щенками.

– Я не совсем… хм. И что же испортило ваше настроение, мистер Блэквуд?

Лорд. Лорд Блэквуд – так полагалось обращаться к этому мальчишке. А у самого Ливингстоуна, несмотря на все его заслуги перед королевством, такого титула не имелось. Однако же нарочитое обращение вернуло самообладание – стоило только приметить, как недовольно некромантский выскочка скрипит зубами и едва ли не метает молнии чёрными, точно уголь, глазищами.

Редкостный красавец. И мерзавец тоже редкостный.

– Вы, – безо всякого стыда отозвался Блэквуд. – Понабрали в преподавателей всяких идиотов, а мне теперь приходится расхлёбывать весь тот бардак, что вы учинили в Академии. В Королевской Академии, господин архимагистр.

– Я не совсем…

– Вы – совсем, – перебил его наглый щенок. – Опустим абсолютную профнепригодность дуры Чейз…

– Мистер Блэквуд, вы не будете оскорблять магистра, женщину, опытного преподавателя в моём присутствии!

– Еще как буду, – холодно возразил Блэквуд. – Охотно, много и с удовольствием, после чего столь же охотно повторю ей это в лицо. Злить первокурсницу-чернокнижницу, не вошедшую в силу, едва оправившуюся от множества потрясений – да вы тут все в своем уме?

Едва подавив желание некультурно раскрыть рот, Уэйн выругался про себя. Примерный мальчик Тибериус Сангстер, тихоня-отличник и образцовый староста, на деле был прохвостом почище своего паскудного дядюшки. Не лез в свары, чуть что не так, не плевался ядом и не хамил преподавателям, как паршивец Блэквуд… Нет. Тихоня Сангстер гадил светлым исподтишка, педантично и с умом – за четыре года не попался ни разу, зато, если верить слухам, компромат имел чуть ли не на половину факультета. И исправно писал доносы что Блэквуду, что своему жуткому папаше.

Пресечь безобразие не было ни средств, ни возможностей – попробуй запрети детишкам слать домой письма с фамильярами, и родители тут же взбеленятся. Причём все родители, а не только папаши тёмных недобитков. Проще было оставить славный факультет гадюк вариться в собственном яде, периодически осаживая Даниэллу и прочих особо ретивых блюстителей порядка – тех искренне возмущало «особое отношение» к чернокнижникам.

Уэйн же полагал себя человеком разумным и признавал, пусть и не мог испытать на себе, тяжесть тёмных даров для их носителей. И особенно тяжким это испытание должно было оказаться для девочки, которую воспитывали как примерную светлую леди.

Признаться честно, Уэйну даже нравился покойный Александр Найтстар: тот был славным парнишкой, по крайней мере для тёмного. Почти не доставлял проблем, выпускался с кафедры артефакторов, как и его младшая сестрица. Поклонниц у него было куда больше, чем у злоязыкого мерзавца Рэя Блэквуда, но Найтстар их исправно игнорировал в угоду своим обожаемым артефактам. Многие думали, что он вообще не интересуется ни женщинами, ни мужчинами, ни людьми в целом… Так и сам Ливингстоун, заслышав слухи о романе Александра с какой-то светлой девицей, что ходили незадолго до его смерти, лишь посмеялся – право, ну что за нелепые фантазии?