Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вроде ничего, – пожал плечами Шнайдер.
– А она молоденькая?
Шнайдеру вдруг бросились в глаза толстые складки на шее фрау Бауэр. «Как у слона, – мелькнуло у него в голове. – Она же совсем старуха!»
– Лет тридцать.
– Наверное, любовников куча, – язвительно заметила фрау Бауэр. – Знали бы вы, что говорят о секретаршах порядочные женщины! Все секретутки только и мечтают, как бы запрыгнуть в постель своему шефу.
– Эта, кажется, не из таких, – сухо ответил Шнайдер.
– Я бы на вашем месте была поосторожней! Венерические болезни ужасны.
– Я бы вас попросил оставить эту тему! Вы говорите о человеке, о котором ничего не знаете! Это несправедливо.
– Я всего лишь хотела вас предупредить, – обиженно сказала фрау Бауэр.
Шнайдер внимательно посмотрел на нее: образ милой и нежной фрау Бауэр вдруг рассыпался, и на этом месте появилась рассудительная вдова с вечно поджатыми губами.
"И что я в ней нашел? – подумал вдруг Шнайдер. – Это же машина. Про нее даже нельзя сказать, что у нее мелкая душонка – у нее вообще нет души. Она трудолюбивая, ответственная и приветливая машина, которая работает по правилам приличного поведения. Как с ней можно заниматься любовью? С таким же успехом можно любить резиновую куклу или фрезерный станок".
– Вы знаете, я сегодня очень устал, – сказал Шнайдер.
– Я понимаю, – кивнула вдова. – Но я не буду возражать, если вы поцелуете меня перед сном.
Шнайдер охотно поцеловал ее в щеку и направился к выходу.
– Всего доброго, – сказала фрау Бауэр на прощание. – Не забудьте перед сном почистить зубы.
– Спокойной ночи, – кивнул Шнайдер. Он действительно чувствовал себя очень уставшим. Слишком много эмоций пережито сегодня, нужно было хорошенько отдохнуть.
Спал он плохо, а в шесть утра вскочил с кровати, быстро собрался и помчался на работу.
Вывезти Майерса в лес и расстрелять
-…И запомните, в нашем деле верить нельзя никому, – сказал Шнайдер. – Мне – можно.
– Это паранойя, – произнес Майерс.
– Если вы параноик, это еще не значит, что за вами не следят. – усмехнулся Шнайдер. – А вообще – давайте закурим, – предложил он. – Разговор у нас будет сегодня будет долгий, интересный, так что давайте, не стесняйтесь.
Шнайдер не любил свой кабинет, здесь он иногда чувствовал себя неуютно. Ему не нравилось тут все: мертвые стены, покрытые зеленой масляной краской, облупленное окно, портрет фюрера в черной раме, серый стол, жестяная лампа, и даже собственный стул с подлокотниками ему не нравилось. Все было казенное, неуютное, грубое, как солдатская шинель.
Шнайдер вздохнул, выпустив струю дыма, и строгим голосом сказал:
– Мы должны быть бдительны, герр Майерс, – в тысячу раз бдительнее, чем обычные люди в обычных условиях. Потому что цена нашей ошибки слишком велика.
– Почему? – не понял инженер.
– Развал государства, утрата наших традиционных ценностей, хаос, вырождение – вы этого хотите?
– А, понял.
– Вот видите! Так что – бдительность, бдительность и еще раз бдительность! – Шнайдер, словно древний пророк, воздел палец к небу.
– Но вы же не можете так жить? Это же ад – подозревать всех и каждого!
– А вы считаете, что вы живете в раю, с вашей доверчивостью и добродушием? Посмотрите на себя в зеркало, до чего вас довел ваш рай! Да у вас все тело в синяках! И лицо тоже! Вот посмотрите – синяк под глазом, левая скула вся красная, зубов уже почти половины нет, исхудали вы, стали похожи на пугало. Это что, рай? – спросил Шнайдер.
– Этот ад! – сказал Майерс. – И этот ад мне устроили ваши коллеги!
– Слушайте, при чем тут мы, – развел руками Шнайдер. – Я вас хоть пальцем тронул?
– Брехня! – раздраженно крикнул Майерс, раздавливая окурок в пепельнице. – Сами прекрасно знаете, меня били потому что вы приказали
– Перестаньте, – попросил успокаивающе Шнайдер. – И вообще, поймите, что наша подозрительность – это временное явление. Я вас уверяю, как только мы разберемся с нашими врагами: русскими, евреями, англичанами, так сразу же и расслабимся.
– Вы серьезно считаете, что этот режим позволит вам когда-нибудь расслабиться? Мне казалось, что вы же живете только войной.
– Мы хотим мира, инженер! – Шнайдер аккуратно потушил окурок. – И добиваемся его всеми доступными нам средствами.
– У вас странная борьба за мир – тысячи городов разрушены, миллионы людей убиты, десятки миллионов ранены, всюду я вижу разрушение и хаос. Вы знаете, как это жутко – ходить по разбомбленным улицам и видеть, что все, что ты любил, уничтожается. Уничтожение идет хаотично, сумбурно, но постоянно. Тут дерево упало, тут дом рухнул, тут воронка посреди дороги появилась – и постепенно все вокруг тебя, что было твоим, стало чужим.
– Друг мой, рождение всякого нового мира требует огромных жертв. Посмотрите на любую историческую эпоху – французскую революцию, войну США за независимость, захват колоний – ни одно из этих событий не было бескровным. Но результат! Нас ждет царство свободы, равенства и братства!
– Вы, кажется, держите меня за идиота, – сердито сказал Майерс. – С кем это вы собрались брататься? С евреями и русскими?
Шнайдер обиженно замолчал. Кажется, он слишком увлекся спором, и горячка дискуссии завела его в места неожиданные. Иногда он сам не мог решить, кто он – советский разведчик, притворяющейся штурмбанфюрером СС или штурмбанфюрер СС, притворяющийся советским разведчиком. Впрочем, подумал он, какая разница. Кем бы я себя не считал, мое поведение от этого не меняется. С восьми до шести я – фашист, эсэсовец, палач, враг советского народа и свободной Германии, а вот после работы, с шести до девяти, я – советский гражданин, разведчик и герой… Какую из моих ролей признает главной следователь «Смерша»?
– Прошу прощения, – сказал Шнайдер, – если я чем-то вас обидел. Я не хотел, честное слово. Сами знаете, иногда в запале ляпнешь что-нибудь такое, что потом остается только удивляться своей глупости. Инерция языка, инерция мысли. Хотите еще сигарету?
– Да, пожалуйста.
Они закурили, напряжение немного спало.
– Знаете, герр Шнайдер, – сказал Майерс задумчиво. – Я уже много лет очень внимательно наблюдаю за происходящим вокруг меня: записываю, анализирую, перечитываю старые газеты, журналы, книги. И мне ужасно грустно оттого, что моя страна с каждым годом упрощается, становится все более самодовольной и стремительно, неудержимо глупеет. Нацисты всюду ищут простых ответов и находят их. А тех, кто не согласен с этими простыми ответами – отправляют туда, где они не могут никого растормошить. Удивительно, что все в результате перестают думать. Спросите любого немца о чем угодно: о политике, экономике или искусстве. Он либо процитирует вам Геббельса, либо скажет, что не знает ответа. Мне грустно, что вы сделали из