– Ну, на то он и Сталкер. От меня им с Ларой – тоже большой привет. И будь любезен, передай Кириллу, что я продолжаю вводить животным препарат по его схеме. Результаты поразительные, я вкратце набросаю, что и как.

– Это каким животным?

– А вон, мыши в клетке. Видишь?

– Гы-ы. Тоже мне, животные! Ты б еще тараканов дрессировал.

– Тараканов не держим. Только дрозофил.

– Кого?

– Крокодилов. Маленьких, лабораторных. Вон, в аквариуме сидят.

… – Блин! Нет тут никаких крокодилов! Мухи одни.

– Так это пока личинки. А потом они крылышки сбросят, чешуей обрастут…

– Угу, и зубами клац-клац будут делать! Здоров ты гнать… Уй, ё!..

– Так. Ты чего это морщишься?

– Да бок колет. С телеги навернулся.

– Давно?

– Часа три назад. Когда сюда ехали.

– Дай-ка, посмотрю… Да не шарахайся, я ведь даже шприц не взял! Пока… Спокойно, шучу! Ого. С телеги, говоришь… Так больно?

– Нет.

– А так?

– … …!

– Т-с-с. Не матерись, тут дамы. Пойдем-ка на рентген… Ногами били?

– Да какими ногами? Говорю же, с телеги навернулся.

– Ты можешь говорить всё, что угодно. Только имей в виду, я здесь не с рождения сижу… Так, руки вверх. Вот к этой пластине прижмись боком. Вдохни поглубже и не выдыхай. Еще раз… Все, теперь в смотровую.

– …Ты откуда, доктор, такой прошаренный? Чтобы знать, как ногами бьют?

– Да было время, знаешь ли… Угу. Ну, перелома-то у тебя нет. Но трещина в ребре нехорошая, гипсовать надо. А то треснет дальше, и ребро срастется неправильно. Перекосит на сторону, и будет из тебя боец, как из дерьма пуля. Решай.

– А ты почем знаешь, что я боец?

– Мальчик. Я когда-то в действующей армии служил. А по рефлексам контрактников даже диссертацию писал.

– Кого-кого, рефлексам?

– Профессиональных солдат. Тех, кто за деньги воевал. А вот это…

– Блин! Ты чего?!

– … это называется «рефлекс». Я замахнуться толком не успел, а ты уже от удара уходишь. Постой… Джек? А ты не из тех ли ребят, которые под Владимиром оставались?

– Не, там не я был. У нас два Джека.

– А мне кажется, что один. И что он сейчас передо мной сидит… Тяжело пришлось?

– Нормально.

– Н-да. Теряю квалификацию… Вопросы глупые задаю. Светлана Борисовна, гипс приготовьте, пожалуйста.

– … Блин, вот же пакость! И долго мне с этой дрянью таскаться?

– Обычному пациенту я сказал бы, что месяц. А с вашей бешеной регенерацией – черт его знает. Может, и двух недель хватит.

– Двух недель?!

– А ты как думал? Что к вечеру сниму?

– Ничего я не думал. А кабы думал, не соглашался бы… О, мыша засуетились! Жрать хотят?

– Да, время кормления чувствуют.

– Гы-ы. Прямо как мы… Слушай, доктор. То есть, Григорий Алексеевич. Вот, бункерный тебе сказал их порошком ширять, так? А если Вадя запретит?

– Что запретит?

– Ну, порошок. Скажет, хорош фигней страдать? Ты кого послушаешь?

– Дурацкий вопрос. С какой стати Вадим будет мне запрещать продолжать опыт?

– Ну, а если?

– Разумеется, я сделаю так, как скажет он.

– Хоть бункерный и просил?

– Хоть и просил.

– О как. Не врешь… Почему?

– Гм… Я отвечу. Только сначала сам спрошу. Откуда знаешь, что я не вру? Ни Сергею, ни Вадиму не скажу, не бойся. Это – исключительно мое любопытство. Академический, так сказать, интерес.

– Какой-какой?

– Академический. Не предполагающий применение на практике… Я, видишь ли, общаясь с вами, о многом начал догадываться. Меня уже не смущают самые дикие предположения. Ты мысли читать умеешь?

– Угу. А еще пальцем стены пробиваю и лучи пускаю из глаз! Доктор, ты чего? Книжек перечитал?

– Не скажешь, то есть… Ладно, твое право.

– … Окей. Не мысли, а чувства. И не читаю, а слышу.

– Как это?

– Обыкновенно. Звуками.

– То есть?

– Ну, блин… Вот, ты сейчас – охреневаешь. Как сказать… Уже поверил, но в башке-то долбит: «не может быть!» Так?

– Ну… Похожее чувство, да. Любопытный ты экземпляр.

– У-у, еще какой! К кразофилам твоим подсадить – жужжать разучатся от зависти. Так, это… Почему ты Вадю-то послушаешься? Ты же круче него, мог бы и не соглашаться со всякой хренью. Развели, тоже – баб не трогать, бункерному не помогать…

– Хм. Интересные у тебя, однако, представления о нашей жизни. Кириллу я, как видишь, помогаю, по мере сил. Другое дело, что его теория – штука второстепенная, Вадим считает, что у нас есть более важные задачи. Что же касается «баб не трогать»… Ты, возможно, не поверишь, но это сознательный выбор.

– Да почему?

– Потому, что я любил в жизни единственную женщину. Свою жену. О которой вот уже пятнадцать лет ничего не знаю. Новых отношений я не хочу, а организм, особенно по молодости, своего требовал. Поэтому – антилав. И почти у всех нас, живущих здесь, за плечами схожие истории… Вижу, ты меня осуждаешь. Так?

– Угу. Если б я кого всерьез любил, так под землей сидеть не стал бы! Искать бы пошел, вдруг выжила?

– И бросил бы больных и обожженных на произвол судьбы? На вас, младенцев, наплевал – когда из-за грязной воды в Доме дизентерия началась, и Герман вас сюда десятками притаскивал? Лишил бы Сергея единственного человека, знакомого с фармацевикой?

– С чем-с чем?

– С изготовлением лекарств. Променял бы поиски единственной женщины, пусть она и была для меня дороже всего на свете, на жизни десятков людей? Ты бы так поступил?

– … Не знаю.

– То-то. За других, мальчик, решать легко. А для чего ты спрашивал?

– Да ни для чего, не заморачивайся. У меня, это… академический интерес.

Бункер. 53 дня после возвращения. Даша

– Дарья, о чем ты говорила с этим парнем?

Даша не сразу расслышала недовольный вопрос. Лицо адапта все еще стояло перед глазами.

– Он спросил, где у нас клиника. Я объяснила.

– Зачем ему клиника? Выглядит он здоровым. Я бы сказала, даже чересчур здоровым!

– Он хотел Григорию Алексеевичу привет от Кирюши передать.

– Очень трогательно, – фыркнула Елена Викторовна, – и очень не похоже на адаптов… А зачем он тебя за руку взял?