Она отнесла ему бокал шерри.

– Возьми, это тебя подбодрит. Как продвигается?

– Так себе.

– Мне очень жаль. Она – как престарелая родственница, которая никак не съедет, я про твою диссертацию. Правда прекрасно будет, когда закончишь? Можно будет сказать, что она мертва – возможно, призвана в высшие сферы, – и устроить ей роскошные похороны.

– Тебе обязательно все превращать в шутку, Кэтти?

– Прости, я очень нехорошая девочка, – серьезно ответила она. – Я правда тебе сочувствую.

Встав из-за стола, Том начал расхаживать по комнате.

– Самое худшее в том, что я, похоже, утратил веру.

И тут же в голове у Кэтрин возникла картинка (разумеется, дагерротип в сепии): викторианский джентльмен в высоком воротнике и с бакенбардами, чье мировоззрение подорвано Дарвином и рационалистами. Но она постаралась прогнать видение и сказала утешительно:

– Я и не знала, что у тебя есть вера, во всяком случае такая, какую теряют, так что на твоем месте я бы не волновалась.

– Я про веру в антропологию, – ответил он довольно раздраженно.

– Ах, это! – Слова вырвались у нее прежде, чем она успела прикусить язык. – Но что вообще такое вера в антропологию? Я и не знала, что у людей такое бывает.

– Ну, возможно, не в общепринятом смысле. Но просто иногда я спрашиваю себя, какой во всем этом смысл. Кому есть польза от моей работы и в чем, собственно, суть моих исследований? Мое племя станет там счастливее от того, что мне случилось обнаружить у них систему двойного ведения родства? Кому будет лучше от того, что я установил новые факты о значимости роли брата со стороны матери?

Остановившись, Том по-прокурорски навис над Кэтрин.

А она ощутила бесполезность женщин вообще, если они не способны понимать, чем занят мужчина, или чтить этот труд, впрочем, даже если способны тоже.

– После твоих слов я сама кажусь себе персонажем Мильтона, – с вызовом возразила она. – Когда ты так надо мной нависаешь… Это как… Ну? «Потерянный рай», наверное, Адам и Ева.

– Ты никогда даже не пыталась понять, – произнес он отчужденным тоном, который ранил больнее гнева.

– Ох, Том! – запротестовала она. – Ты же знаешь, я пыталась читать твои книги, но не смогла их осилить. Наверное, я слишком глупа, – добавила она с ноткой удивления. – Но, по всей очевидности, как раз это тебе подходит.

– Я уже не уверен. Иногда мне кажется, что надо было остаться дома и помогать Джайлсу с матерью управляться по поместью. Хоть какая-то польза от меня была бы.

Они вместе сели на диван, и Кэтрин обняла его, размышляя: а что делали викторианские жены и матери, когда их мужчины утрачивали веру? На ум ей праздно пришли Мэтью Арнольд и последние строки «Дуврского берега».

– «Останемся верны друг другу», – тихонько произнесла она.

Том посмотрел на нее ошарашенно. Ну, да, в последнее время он часто виделся с Дейдре, но далеко у них не заходило.

– С чего это ты так сказала? – нервно спросил он.

– Просто процитировала. Ты, наверное, помнишь, что там дальше… что-то про мир, «лишенный любви и света, помощи извне» и…

И нас с тобою путанным и бурным

Потоком унесло во тьму полей,

Где пылко бьются рати дикарей[16].

– А, понимаю, – проворчал он. – Но, по-моему, от твоих викторианских поэтов в наше время мало толку.

– А ведь стихотворение-то не утешительное, – нетерпеливо возразила она. – И не задумывалось как таковое. У людей зачастую возникают престранные представления о викторианцах.

– Ладно, – улыбнулся он, – расскажи, какие верные?

– Может, пойдем куда-нибудь поедим? – предложила Кэтрин, чувствуя, что викторианские женщины, несомненно, поставили бы на стол что-нибудь съестное для своих разуверившихся мужчин. – Мясу еще несколько часов тушиться.

– Хорошая мысль. Побольше еды и выпивки.

За вкусным обедом в кипрском ресторанчике напротив время пролетело приятно и незаметно. Кэтрин поймала себя на том, что вспоминала его несколько дней спустя, когда медленно плелась домой, потому что продуктовая сумка у нее была набита экзотической снедью, которую она накупила в Сохо. Она решила зайти в ресторанчик за бутылкой вина. Для ужина еще слишком рано, и в зале было почти пусто, если не считать темноволосой женщины с золотыми зубами, которая болтала на греческом, и погруженной в беседу пары за столиком, куда обычно садились они с Томом.

– Добрый вечер, мисс Катерина, – приветствовал ее на греческий манер старый толстый официант. – Мистер Том сегодня рано.

– И то правда, – отозвалась Кэтрин.

Теперь, узнав в паре в уголке Тома и Дейдре, она ровным счетом ничего не испытывала, даже особого удивления. Она же подозревала, что иногда они вместе куда-то ходят, так почему бы и не сюда? Она стояла совершенно неподвижно, дожидаясь, когда принесут ее бутылку вина, глядя на руку Тома на клетчатой скатерти в пятнах чужих обедов и на то, как поверх нее утешающе ложится рука Дейдре.

Он рассказывает ей про свою утраченную веру, думала Кэтрин, а она, бедная девочка, мучается вопросом, как, скажите на милость, на это реагировать. Ужасно будет, если она тоже процитирует «Дуврский берег», – Том тогда решит, что все женщины одинаковы. Но знают ли девятнадцатилетние девочки Мэтью Арнольда, да и вообще его сегодня читают?

Официант принес бутылку дешевого красного вина, которое обычно покупала Кэтрин. Рассеянно забрав ее, она протянула банкноту в десять шиллингов.

Рука Дейдре все еще лежала на руке Тома. Мусака у них, наверное, стынет, подумала Кэтрин, а потом взяла себя в руки, ужаснувшись сардонической отстраненности, с которой за ними наблюдала. Когда ей принесли сдачу, она поспешила прочь, поднялась к себе в квартиру, бросила там покупки и вино и снова выбежала, понятия не имея, куда направляется. Я – не одна из тех замечательных женщин, которые могут просто пойти домой, съесть яйцо вкрутую, заварить чай и быть ослепительно на высоте, думала она, но как здорово быть такой! Она с тоской подумала, как же ей самой хотелось бы такой быть. Но есть или должна найтись какая-нибудь милая подруга, одноклассница, к которой можно убежать… Такая, которая живет в меблированной комнате, которая начала бы суетиться, готовя яичницу и кофе на газовой плитке, а после села бы, готовая выслушивать душевные излияния… Кэтрин с сожалением подумала о всех тех людях, с которыми намеревалась поддерживать связь, и с толикой стыда о тех, кого отвергла как скучных. Почему-то те женщины, кого она встречала по работе, не относились к разряду милых с газовой плиткой, да и вообще почти все были замужем. Наверное, мама и тетка Дейдре умеют утешать, но не может же она к ним поехать. Тем не менее голод давал о себе знать. Оставалось только направиться в огромную столовую, где люди сами накладывают себе всякую всячину, поскольку для чая уже слишком поздно, а для ужина слишком рано. Но сколько же душ (о них она подумала фразой из сборника церковных гимнов) едят здесь в неурочное время!