Критики приняли The Spice-Box of Earth по большей части очень благосклонно. Луи Дудек, который двумя годами ранее критиковал Леонарда в печати, всецело одобрил сборник. Роберт Уивер написал в Toronto Daily Star, что Леонард — «сейчас, наверное, лучший молодой поэт английской Канады» [10]. Рецензент газеты «Канадский клирик» Арнольд Эдинборо соглашался с ним и утверждал, что Леонард отобрал у Ирвинга Лейтона корону главного поэта страны. Впоследствии Стивен Скоби напишет в «Канадской энциклопедии», что именно этой книгой Леонард заявил о себе как о лирическом поэте. Были и критические высказывания. Дэвид Бромидж в «Канадской литературе» осуждал «чрезмерную красочность языка» Леонарда и советовал ему «меньше писать о любви и дольше думать о ней»; впрочем, в заключение он писал, что «упомянутые здесь слабости излечимы, и когда Коэн освободит свои чувства от «толстой перчатки слов», он сможет петь так, как немногие из его современников» [11]. Первый тираж сборника был распродан за три месяца.

Теперь кажется странным, что в хронологии жизни Леонарда выход такой зрелой и важной книги, как The Spice-Box of Earth, соседствует с двумя нелепейшими, по-детски глупыми инцидентами. Прямо перед публикацией Леонард искал приключений в Гаване. После публикации случилась другая, ещё более странная и даже ещё более опасная история, в которой фигурирует писатель-битник, героиновый наркоман, а также полномасштабная спецоперация и передозировка опиумом.

Александр Трокки, высокий, харизматичный шотландец с итальянскими корнями, был на девять лет старше Леонарда. В пятидесятые годы он поселился в дешёвом парижском отеле, основал литературный журнал «Мерлин», издавал Сартра и Неруду, писал порнографические романы и развивал собственную — в духе битников и ранних хиппи — версию ситуационизма*391. Он с энтузиазмом относился к изменению сознания и превратил свою героиновую зависимость в дадаистский перформанс. Леонард в одном стихотворении называет его «публичным джанки»*401.

В 1956 году — тогда же, когда Леонард учился в Колумбийском университете — Трокки переехал в Нью-Йорк и устроился работать на буксире на реке Гудзон. Как и Леонард, он по ночам тусовался в Гринвич-Виллидже, а потом оккупировал угол в манхэттенском квартале Алфабет-сити и основал там «Амфетаминовый Университет». «Трокки и его друзья притащили куски плавника и расписали их — главным образом, психоделическими, очень яркими цветами, — рассказывает Барри Майлс, британский писатель и деятель контркультуры шестидесятых. — Они жрали спиды и самозабвенно писали очень детализированные, подробные картины. Аллен Гинзберг водил туда Нормана Мейлера, потому что зрелище было потрясающее». В этой серой, запущенной части Нижнего Ист-Сайда творение Трокки производило впечатление взрыва на радуге. Трокки называл свои картины составным словом futiques — «антиквариат будущего». Неудивительно, что он понравился Леонарду.

Весной 1961 года Трокки, неизменно считавший героин чрезвычайно благотворной штукой, дал дозу шестнадцатилетней девушке. «Он не был драгдилером; это была его идиотская, извращённая фишка — открывать людям прелесть героина, — объясняет Майлс, — но в Нью-Йорке за это полагалась смертная казнь». Трокки арестовали. Ему светил электрический стул или, по крайней мере, большой тюремный срок, и он пустился в бега. Нэнси Бэкол, которую Леонард познакомил с Трокки, когда она делала для «Си-би-си» программу о лондонских наркоманах, рассказывает: «Алекс был странным, блестящим, ни на кого не похожим человеком. Леонарду он очень нравился». Нравился — не то слово. Леонард встретил его на канадской границе, отвёз в Монреаль и поселил в своей квартире. Трокки не любил приходить в гости с пустыми руками. Он привёз с собой немного опиума и, оказавшись у Леонарда на кухне, включил плиту и принялся готовить угощение, а потом вручил радушному хозяину сковородку с остатками. Судя по всему, оставалось там немало. Когда они отправились в город поесть, Леонард упал на переходе через Сент-Кэтрин-стрит: он вдруг ослеп. Трокки вытащил его из-под колёс на тротуар, и они некоторое время посидели на бордюре, пока Леонард не пришёл в себя. Но ему, кажется, всё было нипочём. Следующие четыре дня Трокки жил у него, а потом кто-то (одни говорят, что это был журналист Джордж Плимптон, другие называют Нормана Мейлера) привёз ему фальшивые документы, необходимые для отплытия в Шотландию. Высадившись в Абердине, Трокки уехал в Лондон, где встал на учёт в Национальной службе здравоохранения: теперь он мог совершенно легально получать свою дозу.

В стихотворении «Alexander Trocchi, Public Junkie, Priez Pour Nous’ («Александр Трокки, публичный джанки [англ.], молите Бога за нас [франц.] «), вошедшем в сборник «Цветы для Гитлера», Леонард так писал о спасённом им беглеце:

Кто чище, проще тебя?..

Я склонен к безделью в газетной коме…

Я отказываюсь от планов устроить кровопролитие в Канаде…

Ты занят работой в городских туалетах, меняя Закон…

Твоя чистота заставляет меня работать.

Я должен вернуться к вожделению и микроскопам

Подспорьем — или, по крайней мере, развлечением — Леонарду служили разнообразные наркотики. Больше всего он любил «Макситон» — под этой торговой маркой продавался дексамфетамин, психостимулятор из числа тех, что за пределами фармацевтических кругов известны как спиды. Ещё ему нравился мандракс — очень популярный в Англии транквилизатор/афродизиак, который приятнейшим образом уравновешивал амфетамины. Эта парочка была идеальной для самозабвенно работавшего писателя; более того, в Европе их всё ещё можно было легально купить в аптеке. Макситону и мандраксу аккомпанировало трио — гашиш, опиум и кислота (последняя тогда свободно продавалась в Европе и в большей части Северной Америки).

- Мандракс это понятно, но спиды? По вашим песням незаметно, чтобы вы употребляли амфетамины.

- Видите ли, мои жизненные процессы — ментальные и физические — протекают так медленно, что спиды приводят меня в нормальное состояние.

- А кислота, психоделики?

- О, их я изучил основательно.

- По книжкам или сами пару раз закидывались?

- Конечно. И не пару раз, а гораздо больше. К счастью, они плохо действовали на мой организм — я думаю, что именно благодаря недостаточной выносливости не впал в серьёзную зависимость, хотя и продолжал их принимать: пиар у них был прекрасный. Сидя на своей террасе в Греции, я отправлялся в один трип за другим и ждал, что узрю Бога, но обычно дело заканчивалось страшным отходняком. У меня куча историй про кислоту, как у всех. Рядом с моим домом была куча мусора, из которой весной вырастали тысячи маргариток, и я был убеждён, что с этими маргаритками у меня есть особенная связь. Когда я пел или обращался к ним ласковым тоном, они, кажется, поворачивали ко мне свои жёлтые личики. Они все поворачивались ко мне и улыбались.

- Есть ли у Леонарда Коэна кислотная песня или стихотворение?

- В моём романе «Прекрасные неудачники» есть немножко кислоты и куча спидов.

- Он рассказывал вам про надпись на стене? — спрашивает Марианна. — Золотыми буквами: «Я меняюсь, я всё тот же, я меняюсь, я всё тот же, я меняюсь, я всё тот же, я меняюсь, я всё тот же». По-моему, это прекрасно.