В начале и середине 60-х жизнь периодически заставляла Леонарда возвращаться в Монреаль. «У нас не было денег, поэтому он ездил в Монреаль, — рассказывает Марианна, которая обычно ждала его на Гидре. — Он уезжал вынужденно, а не по своей воле. Ему надо было зарабатывать деньги». Чеки, которые Леонард получал по почте, были на небольшие суммы — обычно не больше двадцати долларов за раз. Марианна помогала как могла. Она продала свой дом на вершине холма, работала моделью, а из получаемых раз в год дивидендов от своего небольшого наследства платила за продукты, взятые в кредит у Кацикаса. Леонард и Марианна мало тратили на себя, но у них был ребёнок, нуждавшийся в еде и одежде. Денег не хватало. Поэтому, чтобы ещё один год, следуя своей мечте, жить на острове и быть писателем, Леонард ездил добывать деньги в Монреаль. Это становилось всё более утомительно. К тому же в 1964 году Джордж Джонстон и Шармиан Клифт, которые первыми показали Леонарду возможность такой жизни, решили вернуться в Австралию. Последняя книга Джонстона, «Мой брат Джек», стала бестселлером — о таком мечтали все безденежные писатели на Гидре1461. Но у Джонстона, которому было уже за пятьдесят, начался туберкулёз. Он хотел поехать домой, чтобы лечиться и вообще пользоваться плодами своего успеха.

Леонард по стандартам шестидесятых и сам был уже не молод — скоро ему должно было исполниться тридцать. Он старался не унывать, подавал заявки на гранты и брался за случайные подработки. Он подумывал продать права на экранизацию «Любимой игры», но покупателей не нашлось — только в 2003 году вышел фильм канадца Бернара Эбера, оказавшийся более стандартным, чем книга. Ещё Леонард попробовал продать свои рукописи — в этом ему повезло больше. В 1964 году Мариан Браун, директор Библиотеки редких книг Томаса Фишера при университете Торонто, приобрела первую порцию архива Леонарда Коэна.

Впрочем, было бы неверно представлять себе, что Леонард уныло бродил по улицам родного города с протянутой рукой. Хотя он часто испытывал потребность сбежать из Монреаля, он любил этот город. Монреаль для Леонарда был тем же, чем Дублин был для Джойса. Он увлечённо погружался в городскую жизнь и наслаждался обществом друзей. И любовниц. Леонард преданно любил женщин, и они отвечали ему тем же, причём число их росло вместе с его известностью. Леонард видел это так: он долгие годы тяжело трудился — пытался написать «совершенный сонет, чтобы привлечь девушку» [3], а когда поднял глаза от «измаранных чёрным страниц», то обнаружил, что женщины хотят секса с ним. Раньше это происходило на Гидре, а теперь и в Монреале. «Это было потрясающе, — говорил он. — Это был такой момент, когда все давали друг другу то, чего те хотели. Женщины знали, что мужчины хотели именно этого» [4]. На вопрос, не возникло ли у него пресыщение, он ответил: «Никто не получает столько, сколько, как ему кажется, он желает. Но это продолжалось только несколько мгновений, а потом снова начинался старый хоррор… Я дам тебе вот это, если ты дашь мне вон то. Так сказать, ударим по рукам: что получу я, что получишь ты. Это контракт» [5]. Леонард не любил контракты. У него не было контракта с Джеком Макклелландом — они просто пожали друг другу руки, заключили джентльменское соглашение. Для Леонарда имела значение не лояльность, но свобода, контроль над своей жизнью и путь к отступлению.

Леонард снял меблированный дом на две квартиры в западной части Монреаля — когда-то, во времена гужевого транспорта, это был гараж. Марианна снова прилетела к нему в Канаду. От этого дома было рукой подать до университета Макгилла, и в тёплую погоду Леонард приходил к Корпусу искусств, перед которым было поросшее травой чашеобразное углубление — там собирались компании, пели песни и играли на гитаре. Там его впервые увидела Эрика Померанс. Как большинство студентов художественного отделения Макгилла, Эрика знала, кто такой Леонард, и входила в «круг почитателей», собиравшийся вокруг него на лужайке или в атмосфере «европейского шика «Лё Бистро». Если ты хотел найти Леонарда, — говорит Померанс, — первым делом нужно было зайти в «Лё Бистро».

«Лё Бистро» как будто целиком привезли контрабандой из Парижа. В нём была покрытая цинком барная стойка в форме подковы, меню на грифельной доске и зеркало по всей длине одной из стен. На другой стене Леонард нацарапал следующие строки:

МАРИТА

ПОЖАЛУЙСТА, РАЗЫЩИ МЕНЯ МНЕ ПОЧТИ 30 («МАРИТА», «Избранные стихотворения 1956–1968)

Это стихотворение Леонард написал Марите Ла Флеш, хозяйке одного монреальского магазинчика, потому что та отвергла его ухаживания: велела ему возвращаться, когда он повзрослеет. В «Лё Бистро» собирались и франкоговорящие, и англоговорящие художники и интеллигенция — они сидели там до глубокой ночи, разговаривали, пили красное вино, курили французские сигареты. Там всегда можно было встретить Леонарда, Ирвинга Лейтона,

Морта Розенгартена, режиссёра Дерека Мэя, Роберта Гершорна, скульптора Армана Вайянкура и Пьера Трюдо — либерального публициста и профессора юриспруденции, будущего премьер-министра Канады; его бежевый плащ — как у Хамфри Богарта — станет не менее знаменитым, чем синий плащ Леонарда.

Ещё одним излюбленным местом сборищ была кофейня и фолк-клуб «Пятое измерение» на улице Блёри. Именно там Леонард познакомился с Эрикой Померанс. Сказав своему спутнику, Роберту Гершорну, что эта девушка похожа на Фреду Гуттман — его подружку студенческих времён, — Леонард подошёл и представился. Померанс рассказывает: «Он пользовался большим успехом у женщин и обладал сильным магнетизмом, какой-то особенной аурой — ещё до того, как прогремел на музыкальной сцене. Мне было восемнадцать лет, и эти люди меня совершенно покорили. Они были очень образованными и утончёнными, со своим стилем в одежде — одевались в чёрное, очень просто — и в разговорах: говорили в основном об искусстве и литературе, о политике мало. Они производили впечатление людей, понимающих жизнь. Они были очень уверены в себе и в своём пути и в то же время были практически полностью сосредоточены на своём творчестве, искусстве. Для меня, юной девушки, они были, наверное, идеалом — особенно Леонард и Дерек Мэй. Леонард был воплощением всего, что круто».

Некоторое время Леонард ухаживал за ней. «Он не соблазнял девушек так, как это обычно делают; он держался очень загадочно, очень спокойно. Ты чувствовала, что он притягивает тебя на каком-то духовном уровне». Леонард привёл Эрику в семейный дом на Бельмонт-авеню, где мать всё ещё держала для него спальню. «Там были фотографии — отец, он сам в детстве. Мы курили гашиш, и он почти соблазнил меня в этой спальне. Но я ещё была девственницей и думала о том, что, хотя его обаянию трудно противиться, я не хочу впервые в жизни заниматься любовью с человеком, который живёт с другой женщиной». Другой женщиной была Марианна.

Леонард познакомил Эрику с матерью. «Очень привлекательная женщина, сильное лицо, сильные черты лица, стальная седина, одета так, как и полагается богатой еврейской даме из Уэстмаунта, — вспоминает Померанс, которая и сама была монреальской еврейкой. — Она была наполовину из Старого Света, наполовину из Нового. Она заправляла всем в доме; сейчас её назвали бы деспотичной матерью. Мне показалось, что в ней есть какая-то неудовлетворённость. Она хотела, чтобы Леонард впускал её в свою жизнь и делился своими успехами». Однако Леонард «был как ртуть, свободным человеком — казалось, он делает только то, что хочет, и его нельзя стреножить. Думаю, она хотела бы большего — чтобы он уделял ей больше времени, — но Леонард приходил и уходил. Когда её становилось слишком много, он сбегал, но всегда оставался с ней близок».