Санкт-Петербург, 1898

Цабель уже ждал ее в гостиной. Стол был накрыт для обеда, и Ольга, потянув носом, проговорила:

– М-м-м, как вкусно пахнет. Полагаю, ваша любимая форель?

Лицо мужа, как всегда в последнее время, выражало недовольство.

– Смею ли вас спросить, сударыня, где вы были? – процедил он, сверля ее желтыми глазками.

– Вам ли не знать о моих утренних прогулках по парку? – Служанка помогла ей снять легкое пальто, и Ольга села на диван. – Я кормила уток у пруда, о котором вам тоже хорошо известно. Если вы мне не верите, можете сами сопровождать меня по утрам.

Альберт еще раз просверлил ее глазами и скривил тонкие губы.

– Порядочные жены не бродят по парку одни.

– Обычно их сопровождают мужья, – в тон ему ответила женщина. Она начинала раздражаться. Да сколько можно, в конце концов! Мало того что этот старик годится ей в отцы, держит ее в черном теле, постоянно напоминая о своих благодеяниях, так еще и вздумал лишить ее прогулок! Боже, как ей все надоело, особенно пропахший нафталином супруг! Если бы можно было от него избавиться… Если бы он внезапно умер… Чтобы Цабель не разгадал ее мысли, она стала смотреть на канарейку, резвившуюся в клетке. Нет, Альберт не умрет, во всяком случае, в ближайшее время, он слишком заботится о своем здоровье. Скорее старик сведет ее в могилу.

Ей вспомнился чистый и свежий, как роза, граф Воронский, и она призналась себе, что больше всего на свете ей хочется оказаться в его объятиях.

– О чем ты думаешь? – Цабель неожиданно перешел на «ты», что означало попытку примирения. – Прости, я погорячился. Но у тебя такие глаза… Что случилось?

Она опустила ресницы:

– Я просто покормила уток – и все. Больше мне нечего сказать.

Он встал со стула, застонав: в последнее время у него сильно болели суставы (именно поэтому Альберт уже давно не ходил с ней на прогулки), подошел к супруге и попытался обнять:

– Ладно, Леля, хватит дуться. Ты же знаешь, как я не люблю оставаться один дома.

На ее лице не дрогнул ни один мускул.

– Каждому из нас требуется бывать на свежем воздухе, – произнесла женщина. – Если вы не доверяете мне, пусть вместо вас меня сопровождает Лиза.

– Ну что ты, дорогая! – Он всей душой желал закончить неприятный для обоих разговор. – Гуляй, как раньше, только не опаздывай к обеду. Сегодня ты припозднилась на полчаса.

Ольга улыбнулась:

– Я засмотрелась на птиц. Они так забавно отвоевывали друг у друга куски булки.

Цабель, хромая, вернулся на место. Служанка уже раскладывала по тарелкам дымящиеся куски розоватого филе, и профессор консерватории стал жадно есть. Ольга с ненавистью глядела, как он ронял на ковер крошки хлеба и брызгал слюной. Она поняла, что желание увидеться с графом как можно скорее растет с каждой минутой. Несомненно, она отправится завтра на прогулку и постарается с ним встретиться. Молодой человек будет ее ждать – в этом женщина не сомневалась.

Санкт-Петербург, 1898

Оленька не ошиблась в своих предположениях. На следующий день Воронский ждал ее в парке на аллее, беспокойно прохаживаясь из одного конца в другой и вызывая недоуменные взгляды гуляющих. Увидев женщину, он подскочил к ней, его тонкое благородное лицо с серыми миндалевидными глазами озарила радостная улыбка.

– Я знал, что вы придете, – выдохнул молодой человек, но Ольга, во что бы то ни стало решившая вызвать у него любовное безумие, лишь равнодушно пожала плечами:

– Вы не могли не знать, что я гуляю тут каждый день. Уверяю, я торопилась вовсе не на свидание к вам. – Она показала французскую булку, завернутую в плотную бумагу. – Здесь неподалеку есть пруд с уточками. Я всегда кормлю их.

– Пусть так. – Он задыхался от счастья, жадно ловил каждый ее взгляд, восхищаясь ее глазами, волосами, свежей кожей. – Давайте сегодня покормим их вместе.

Она ничего не ответила, лишь царственно прошествовала к пруду. Воронский наблюдал, как хитрая обольстительница отламывает кусочки белого хрустящего хлеба и бросает в пруд.

– Хотел бы я быть одной из этих уток, – простодушно сказал он.

– Отчего же? – бросила она через плечо.

– Оттого, что им посчастливилось есть хлеб из ваших рук, – признался граф.

Ольга расхохоталась, блеснули белые острые зубки. Глядя ему в глаза, она отломила еще кусочек и подбросила его в воздух:

– Ловите, граф.

Он ловко поймал его двумя пальцами и сунул в рот, шутливо изображая наслаждение:

– Как вкусно!

– Теперь вы счастливы? – поинтересовалась женщина все тем же равнодушным тоном.

Мужчина покачал головой:

– Не буду лукавить, но я несчастлив. Несчастлив, потому что понял, что люблю вас безумно, страстно.

Несчастлив, потому что вы замужем, потому что вы порядочная женщина и никогда не ответите мне взаимностью. О, если бы я мог, я положил бы к вашим ножкам весь мир!

Оля грустно улыбнулась про себя. Когда-то старец Цабель обещал ей нечто подобное, да только не сдержал слово.

– Вы правы, – женщина кивнула. – Я могу предложить вам только дружбу. Хотите? – Она протянула ему тонкую руку в кружевной белой перчатке. Граф сразу же припал к ней, вдыхая запах тонких духов. – Поверьте, милый граф, свет клином на мне не сошелся, – продолжала Оленька. – Мы живем в столице, а тут много хорошеньких и свободных женщин.

– Но ни одна не сравнится с вами, – заверил он ее. – Вы такая… Вы особенная…

Она капризно надула пухлые розовые губки.

– Иногда мне кажется, что, признаваясь в любви замужним женщинам, мужчины ищут предлог не ходить под венец. И верно. Чем кончится роман с замужней дамой? Расставанием, и оба это понимают. Она не может развестись, не может вот так, вдруг, бросить супруга и уехать, потому что позор падет на ее голову. Как бы ни была велика страсть, в один прекрасный день она надоест обоим – и, поверьте, мужчине первому, он предложит расстаться, и красивый роман превратится в обычную интрижку, о которой потом оба будут вспоминать даже без улыбки – с брезгливостью.

Воронский дернул головой, и прядь каштановых волос упала на его белый лоб.

– Все, что вы говорите, верно для какого-нибудь пошлого романа, – буркнул он. – Мои чувства не имеют с этим ничего общего. Если вы захотите развестись с супругом и выйти за меня, я готов принять вас.