Женщина расхохоталась:

– Вы сами говорите, как герой пошлого романа. И вообще, я запрещаю вам касаться этой темы. Хотите прогуляться со мной – ведите себя хорошо, иначе… – Она погрозила тоненьким пальчиком, но ее полные сочные губы призывно улыбались, а глаза сузились, как у кошки, готовой вцепиться в свою жертву. Оленька словно говорила своему кавалеру: «И вы на самом деле верите, что я это запретила?» Он все понял и крепко сжал ее локоть, будто против ее воли, потом потащил за собой к одному из выходов, где стоял экипаж.

– Мы только… – сказал Воронский, как бы оправдываясь, но Оленька, помедлив минуту, залезла в коляску, прошептав:

– Отвезите меня домой.

Он кивнул, но когда кони понесли в другую сторону, женщина положила голову ему на плечо, и их губы встретились. Граф дарил ей страстные поцелуи, но странно – ее тело не трепетало, она не испытывала никаких новых чувств, никаких желаний, кроме одного: унизить этого высокомерного, уверенного в себе, богатого мальчишку, заставить пасть к своим ногам, а потом растоптать, как жалкую букашку. Время от времени Ольга отрывалась от его жадного рта и пристально смотрела в серые влюбленные глаза. Ей казалось, что Воронский может что-то заподозрить, но он, ослепленный любовью, не видел ничего, кроме красавицы, сидевшей рядом. Он чувствовал ее тело и с каждой минутой пьянел все больше.

Когда коляска подкатила к роскошному особняку, он помог женщине выйти из экипажа и повел ее чинно, как богиню, через парадный вход, шепнув, что их никто не увидит. В роскошно обставленной спальне с огромной кроватью он долго ласкал свою возлюбленную, прежде чем овладеть ею, и долго не мог насладиться, удовлетворить страсть. После, когда они, разгоряченные ласками, лежали на мокрых от пота покрывалах, Ольга всхлипнула, стараясь говорить как можно искреннее:

– Я пропала… Ты понимаешь, что мы с тобой сделали? О нашем романе станет известно Альберту, и он уничтожит сначала тебя, а потом меня.

Граф улыбнулся:

– Ну, я ему не по зубам. Конечно, жалко старика, он всегда неплохо ко мне относился, ну и черт с ним. – Он нежно дотронулся до ее мокрой розовой щеки. – Оля, я никогда еще в жизни никого так не любил, как тебя. Ты дорога мне, и я не хочу тебя потерять. Умоляю, бросай своего Цабеля! Клянусь, ты не пожалеешь. Не захочешь жить в Петербурге – уедем из России.

– Куда? – прошептала она, взмахнув длинными черными ресницами.

– Куда пожелаешь: в Европу, Америку, Северную или Южную, как ты захочешь. – Он сильно волновался. – У меня есть деньги, много денег. Мы можем поселиться где угодно и не бедствовать. Ну, что скажешь?

Она молчала, наматывая на указательный палец волнистый темный локон.

– Почему ты молчишь? – Он сжал ее плечо. – Ты не любишь меня?

– Люблю. – Женщина закусила губу и отвела глаза, чтобы он не прочел в них обман. – Однако этого мало. Цабель в свое время много для меня сделал. Я не могу оставить его вот так. Нужно подготовиться самой и подготовить его.

Воронский вскочил с постели и накинул халат.

– Но когда ты решишься подготовить его? – спросил он. – Учти, я не могу ждать долго, это выше моих сил.

Ольга улыбнулась как можно нежнее, подумав, что ее новоиспеченный кавалер очень пылок. И – кто знает? – вдруг, пока она будет водить его за нос, другая завладеет его сердцем и его богатством? Разумеется, уезжать с ним она не собиралась. В ее хорошенькой головке крутились разные мысли. Сейчас юношу нужно было удержать возле себя во что бы то ни стало.

– Дай мне неделю, – попросила женщина, приподнимаясь на локте. – Обещаю, мы будем видеться каждый день. Через неделю я подготовлюсь к нелегкому разговору между мною и мужем. Скажи, ты согласен содержать моих родителей и брата? Это для меня тоже очень важно. Если я брошу Альберта и мы уедем, что же будет с ними?

Александр серьезно посмотрел на нее:

– Неужели ты думаешь, что я позволю твоим родителям влачить жалкое существование? Они уедут с нами и будут купаться в такой же роскоши. – Он сел на кровать и взял ее руку в свои широкие теплые ладони. – Ни о чем не беспокойся.

Ольга улыбнулась через силу и закрыла глаза. Если бы этот бедный мальчик знал, какой дьявольский план зрел в ее хорошенькой головке, он поспешно убежал бы из своего богатого особняка! Но бедняга даже не догадывался, и она, потянувшись, привлекла его к себе.

Ломоносов, наши дни

Юрий Викторович Ткаченко оказался ровесником Потапова, он был даже чем-то на него похож: такие же широкие плечи, спортивная фигура, только волосы были другие: черные как смоль, роскошные, волнистые, почти как у Ротова – таким позавидовала бы любая женщина. Черные густые ресницы обрамляли угольные глаза, и Андрей подумал, что парень мог неплохо заработать на рекламе одежды, но почему-то избрал опасную профессию. Может быть, это его призвание?

Майор представился, мужчины пожали друг другу руки, и, не откладывая в долгий ящик, Потапов объяснил, для чего приехал в Ломоносов. Жгучие глаза Юрия загорелись интересом:

– Значит, ваш Илларионов не дал ей деньги, а ограбил и убил! – воскликнул он, потирая руки.

Андрей покачал головой:

– Не сходится. Илларионова убили чуть раньше.

Юрий задумался и процедил:

– Хорошо, значит, все было по-другому. Преступник хотел узнать, где дневник. А когда она под пытками призналась, что продала его Илларионову, негодяй помчался в Южноморск. Так ведь? Видишь ли, – пояснил он, – наш эксперт обнаружил на ее теле следы от веревок и сделал вывод, что она три дня сидела привязанная к стулу. Веревки сильно врезались в старческую кожу.

Андрей пожал широкими плечами:

– Судя по всему, старушка раскололась, но убийца перестраховался, оставил ее связанной, а сам полетел в Южноморск, где и убил Илларионова и забрал тетрадь, но, вернувшись, не освободил Иванову…

– И продолжил пытать, – вставил Ткаченко. – Эксперт сказал, что следы пыток более свежие, чем следы от веревки.

Потапов вздохнул:

– Как ее пытали?

Ткаченко поморщился, красивое лицо исказила болезненная гримаса:

– Самому страшно вспоминать. Утюг сначала в розетку включил, сволочь, да тот, видно, не совсем исправный был – перегорел, не успев нагреться. Тогда этот гад нож в ход пустил: сначала колол, потом и резать начал. Вскрытие показало, что Иванова умерла от болевого шока.

– Очень жестоко, ты и сам видишь. – Андрей как-то незаметно перешел на «ты», и Юрий не возражал, лишь вздохнул и кивнул: