— Юрий! Не надо! Давай их к самой стене подпустим да расстреляем, как на учениях!

Это Михал вспомнил, как его Несвижский замок осаждали казаки и стрельцы Ивана Хованского. Несвижские канониры Степан и Хломада именно такой трюк и провели, дав московитам переправиться через заполненный водой ров, расстреляв пушками захватчиков уже на самом валу, с близкого расстояния.

— Добре! — согласился Володыевский.

Вот уже заполнен фашинами ров, в ярком свете от горящих мазниц, факелов и фальшфейеров турки лихорадочно устанавливают лестницы, скопившись плотной толпой под самой стеной.

— А вот теперь можно! — крикнул Михал и запалил фитили сразу двух картечниц.

— Огня! — крикнул драгунам Володыевский.

Драгуны и канониры утонули в дыму собственных мушкетов и пушек. Грянул грохот дружного залпа канониров, вновь затрещали мушкеты. Что-то кричал в дыму Володыевский… Пули и картечь с ядрами разметали, разорвали в клочья толпу янычар и ямаков. По туркам били пушки всех калибров… Со стен лили на голову осаждающим расплавленную смолу и кипяток, бросали камни и бревна… Этим главным образом занимались городские армяне и евреи, половину которых уже покосило ядрами и картечью янычар, но мужественные горожане все не уходили… В один миг под стенами замка скопились груды трупов — убитые лежали один на другом в три-четыре слоя. Защитники не на шутку испугались, что горы убитых вскоре дойдут до краев стен, и туркам не понадобятся даже лестницы… Но атака османов захлебнулась — турки бежали. Им вдогонку бросились драгуны Володыевского, сверкая в ночи острыми саблями. Драгуны довершили разгром, рубя и стреляя запертые между бастионами мелкие группки отчаянно сопротивляющихся янычар. В плен никого не брали. Здесь османское войско лишилось до тысячи своих верных воинов.

Однако большое количество турецкого войска давало возможность вводить в бой новые силы. После ночного фиаско под стенами замка интенсивность обстрела города лишь возросла. Защитники не могли ответить таким же плотным огнем, да и турецкие пушки отличались лучшей дальнобойностью. Одновременно со штурмом замка турки начали боевые действия против Польских и вновь против Русских ворот. Кмитич отбивался, но уже с трудом. Мушкетеры поредели, стволы их мушкетов накалились докрасна, двух пушкарей убило… Мальгожату Кмитич то и дело отправлял к бернардинцам в монастырь, где схоронились женщины, в частности жена Володыевского, и где для женских рук было много работы — уход за ранеными. Но непослушная девушка всякий раз возвращалась. «Или совсем одурела из-за меня, или очень храбрая», — думал с удивлением Кмитич, всякий раз глядя, как Мальгожата бесстрашно поджигает фитили гаковниц, радуясь каждому меткому выстрелу. Лицо девушки было уже серым от копоти и дыма, но она, впрочем, на это не обращала никакого внимания.

В течение 22–24 августа турецкие окопы все ближе подступали к укреплениям каменцев. Увеличивая линию фронта, турки заставляли защитников расширять линию обороны, а людей у Потоцкого не хватало, подкрепления ждать не приходилось. На стенах уже погибло изрядное количество горожан и канониров, коих и так было мало. Под прикрытием артиллерийского огня нападающие шаг за шагом приближались к стенам Нового замка. Огонь турецких батарей направлялся не только на укрепления, но и на сам город, разрушая и деморализуя мещан. Главный же удар наносился по Новому замку со стороны Хотина.

В такой обстановке ситуация в Новом замке стала настолько критической, что 23 августа Потоцкий созвал спешный совет по вопросу об отступлении к Старому замку, туда, собственно, уже и перебрался Михал Радзивилл, более не скрываясь под именем Кноринга.

— Если мы оставим Новый замок, уже изрядно поврежденный, и соберемся в Старом, то сможем сократить линию обороны и максимально усложнить работу турецких минеров, потому что Старый замок стоит на скале, — говорил всем Андрий Потоцкий с хмурым видом. Оставлять Новый замок староста Каменца все равно не хотел. Увы, другого выхода не было. Поэтому старосту все поддержали. Все, кроме Кмитича.

— Когда я оборонял Смоленск, — взял «шведский полковник» слово, — то много бед несли острые углы и лепка стен. От них отлетали осколки. Боюсь, что скалы Старого замка сыграют ту же роль…

Увы, предупреждения пана канонира показались всем мелочью.

И вот в ночь с 24 на 25 августа Новый замок был оставлен. Покидая замок, Потоцкий приказал заложить мощные мины под фасад и оба бастиона фортеции. Мины со страшным грохотом взорвались около полудня, тем не менее, не причинив туркам большого урона, ибо, памятуя недавнюю ловушку в Старом замке, османы не торопились занимать покинутые русинами рубежи. Не дало никакой пользы и отступление в Старый замок — там обороняющиеся ощутили себя еще менее защищенными: к осколкам турецких снарядов и в самом деле, как и говорил Кмитич, прибавились обломки скал и разбитых стен Старого замка. Вновь забеспокоился епископ. Стали роптать и мещане: не лучше ли сдать город на милость победителю, чем погибнуть всем? Мещан, впрочем, все меньше и меньше оставалось в рядах защитников: одних убило, вторых ранило, третьи сами ретировались…

— Черт! — ругался Кмитич, обращаясь к Мальгожате. — Я-то думал, что с такой фортецией, с такими запасами продовольствия и пороха мы продержимся несколько месяцев! Смоленск с весьма плачевным состоянием стен и пороха держался четыре месяца. Ну а сейчас не прошло и недели, а нам, похоже, наступает гамон!

— Я умру вместе с тобой, Самуль, — хватала Мальгожата за руку Кмитича.

— Вот этого как раз не надо! Тебе нужно выжить обязательно. Молода еще для смерти. Я же солдат! Мне можно!

— Не можно, — махала головой в казацкой папахе Мальгожата, и ее глаза блестели от слез, — тогда выживем оба, если ты мне погибнуть не даешь вместе с тобой.

— Ну, тогда будем жить! — усмехнулся Кмитич и похлопал девушку легонько ладонью по щеке. — Еще рано складывать руки! Мы еще покусаем этих чертовых турок!..

Был полдень 25-го числа. Отплевываясь от попавшей на губы кирпичной крошки после очередного взрыва ядра, Кмитич спрятался за зубец стены рядом со знакомым австрийским канониром. Впрочем, знакомым — это сильно сказано, их пока что никто друг другу не представил. Кмитич даже лица его ни разу не видел. Вот и сейчас… австриец сидел, прислонившись к стенке зубца спиной, и глухо кашлял, трясясь всем телом, отгородившись от мира потертой широкополой шляпой. Кмитич сочувственно посмотрел на канонира. Тот был в обшарпанных рыжих ботфортах и в том же пыльном и затертом плаще, в котором Кмитич видел его в соборе на молитве. Из-под борта шляпы торчали длинные, ниже плеч серые лохмотья волос, опаленные огнем на концах. Лица этого человека не было видно из-за низко надвинутой на брови шляпы. С нескрываемым любопытством Кмитич наблюдал, как канонир достал из-под плаща большое желтое яблоко и, держа его длинными артистически тонкими пальцами, не похожими на пальцы артиллериста, принялся снимать кожуру толстым, весьма неэкономным слоем. «И что там от этого яблока останется?» — думал Кмитич, с удивлением и любопытством следя за действиями ножа канонира. Тот закончил срезать кожуру и быстрым движением руки выбросил… само яблоко, а толстую срезанную кожуру принялся есть с явным удовольствием. Правда, Кмитич видел лишь кончик его квадратного, заросшего черной щетиной подбородка, двигающегося вверх-вниз.