причине. Трудно добраться туда, и поэтому один из самых обширных районов острова остался в литературе о Сахалине по существу «белым пятном».

Нам самим приходилось раньше «путешествовать» только по книжке под названием «Остров сокровищ». Но не Стивенсона. В 1927 году над двумя знакомыми словами появилась русская фамилия – Н.В. Аболтин.

Это первая книга о послереволюционном Сахалине. Она написана уполномоченным ВЦИКа, председателем советской комиссии, прибывшей на остров в дни его освобождения от оккупации.

«Диким Сахалином» еще веет от пожелтевших страниц, ветром, тайгой, зверем. Увлекательно писал автор! В ожидании самолета на Рыбновск мы перелистали выписки из «Острова сокровищ».

«Рыбновский район: – 2163 человека, из них «русских» – около половины. Поляки, татары, армяне, эстонцы, осетины, немцы. Весь этот народ напоминает тех, кто во времена Московской Руси уходил на окраины, формируя первое казачество. Крепкий, отчаянный народ, искатели приключений, «фарта». Осели здесь потому, что дальше идти некуда – дальше «конец земли», недалеко бурлит вечно беспокойное Охотское море, а за ним вспахиваемый 12-балльными штормами и американскими супердредноутами «Тихий» океан.

… Мордуют гиляков дико. В деревне Лангари обитает знаменитый в районе охотник Тимошка. Вообразив себя туземным царем, объезжает стойбища и собирает «ясак». «Охотятся» так и другие».

Сохранилась ли какая-нибудь память о том времени на Рыбновском побережье, быть может найдутся старожилы – живые свидетели диких «казацких» лет? Это же музейный материал! То, что написано в книге, изданной в первые годы Советской власти, сейчас кажется далекой историей.

А самолета все нет и нет…

Но мы не сетуем. Знаем – пилоты охинского звена «малой авиации» в шутку называют себя «воздушными чернорабочими», если нужно, летают в самых сложных условиях, садятся на крошечные площадки. Нет такого места на северном Сахалине, которое не было бы им знакомо.

Анатолий Сергеевич Боровский летает на совершенно новой для звена машине-вертолете «МИ-1» – недолго: три месяца. Но за это время он успел проложить маршруты во многие места.

С реки Пакостной вывозил хабаровчанина-геофизика с острым приступом аппендицита. Летал к сопке «Белый медведь», что стоит на реке Вервиль, в Пильтун, в Москальво.

И часто очередной полет означает спасение еще одной жизни.

– Рожениц приходилось возить… – вспоминает пилот.

– И… благополучно?

– Вполне. Правда, каждый раз сажают, предупреждают: «Смотрите, как бы в полете не родила». А как тут усмотришь! Кто знает, может быть еще придется принимать роды в воздухе.

В пилотской комнате резко звучит телефонный звонок. Командир звена берет трубку, отвечает коротко, поднимает глаза на Боровского:

– Да… Есть… Будет выполнено.

Закончив разговор, он быстро заполняет листок с крупной печатной надписью «Санзадание», протягивает его пилоту:

– В Чайво…Заберешь больного Ежикова – ранение нижних конечностей. К вечеру успеешь вернуться.

Боровской кивает, глубже натягивает на лоб форменную фуражку и выходит.

…А вот и наши попутчики, сразу шестеро – бондари с «Правды», направляющиеся на путину со своей снастью – деревянными угольниками, молотками, хитрыми металлическими скребками и уровнями, завернутыми в мешковину.

«АН-2», неподвижно стоивший до этого момента на площадке, вздрогнул и взревел во всю мочь.

…Парнишка лет шестнадцати, видимо, впервые совершает воздушное путешествие. Побледнев, он крепко держится за металлическое сиденье. Но глаз от окошка не отрывает.

Редкая панорама развертывается за бортом самолета.

Плывет мимо отлогое побережье с бесчисленным множеством озер, бурыми и рыжими клочками чахлой тайги, песчаными косами и отмелями.

Залив Байкал, один из крупнейших на острове, выглядит сверху неприглядно: по тронутому застывшей рябью мелководью разбросаны коричневые кольца, полосы и пятна. То ли мели особенные, то ли заросли водорослей – не разберешь.

За причудливой формы Сладким озером видны первые домики на песке у моря. Началось побережье – Астрахановка, Люги, Кирпичики.

Сам Рыбновск – это три поселка, отстоящие друг от друга километра на два.

Самолет теряет высоту, крыши домов, цехи и трубы рыбокомбината проваливаются куда-то наискось. Поднимая веера болотной воды, «АН-2» касается колесами земли.

Вокруг площадки – только песчаные барханы, густой низкорослый кедрач.

Улицы и дома поселка тоже тонут в песке. Он переметает узкие деревянные тротуары, засыпает завалинки и крылечки. По утрам вдоль улиц мелькают лопаты – нужно «откопаться», словно после доброй пурги.

Даже пешком трудно здесь передвигаться. Лошадь тяжело тянет тележку на широченных, обитых жестью колесах.

Необычная почва родила своеобразный вид транспорта: собаки или олени тянут вдоль берега груженую лодку. По воде легче.

Да, это осталось – песчаные бураны летом, ветер с Петровской косы – жестокий, почти сказочной силы «петрач», выкидывающий на берег катера и кунгасы, зимой – пурга, да такая, что человек по нескольку дней не может попасть домой.

– Бывают забавные случаи, – рассказывал нам один местный человек. – Пойдешь, например, в гости к соседям. Да засидишься. Глянешь в окно, а там уж ни зги не видать… Тут начинают собирать всякую снасть: веревки бельевые, возжи, ремни. Связывают все вместе, конец – тебе за пояс и пошел! Точь-в-точь как ребятишки воздушный змей запускают… Кружит тебя пурга, хуже чем в водопаде. Коли с первого раза не найдешь свой дом, соседи тянут обратно в сени – отдышаться. А как доберешься до своей двери, дернешь условно: дома, мол…

Да, климат не изменился за сорок лет, остался тем же. Но остального – следа не найдешь!

Старейший рыбновский житель, бывший партизан, рыбак, награжденный орденом Ленина, Петр Андронович Ковалев, улыбаясь, вспоминает:

– Тимошку – «Сыча» я, правда, помню. Его еще «королем туземцев» называли… Жулик, действительно, большой был. Да только неинтересно сейчас все это. Все давным-давно прошло и песком перемело…

Окно в комнате дрожит под пушечными ударами ветра, и песчаная пыль, пробиваясь сквозь стеклянный переплет, тонким слоем ложится на подоконник.

Много лет назад покончило рыбновское побережье с «фартой», и даже Петр Андронович не вспомнит сейчас точно, в каком году это произошло.

Старый неводчик живет в Рыбновске сорок пятый год. Он принадлежит к тем людям, которые навсегда сроднились с побережьем.

Если составить специальную таблицу, в которой лососевые породы рыб разместятся по своей ценности, то первое место на Дальнем Востоке займет камчатская чавыча, а второе – рыбновская кета.

Осенью, гонимые могучим инстинктом, косяки крупных рыб направляются из Охотского моря в Амур на нерест. По мелководью они проходят мимо Рыбновска. Здесь лосося вылавливают десятками тысяч центнеров, когда он не потерял еще ни своей жирности, ни прекрасных вкусовых качеств. В этом и заключается секрет славы рыбновской кеты. Дальше к устью реки лосось будет другим, качеством похуже.

Рыбацкая страда на одном из старейших сахалинских промыслов так же горяча, как любая другая путина. Бесконечно наматываются на валы лебедок урезы