растений, чтобы за ними ухаживали в течение одного сезона, потому что по какой-то причине дома они росли плохо. Однажды мы, дети, пришли навестить их, и память об этом – красная, белая и пурпурная.

Длинная дорога тянулась бесконечно, я не помню ни одного поворота. Но мы всё же свернули, когда зашло солнце, и задул вечерний бриз; и порой первая звезда загоралась на небе, и Шаббат заканчивался прежде, чем мы возвращались домой к ужину.

Другой путь из города лежал по мосту через реку Полота. Я помню не одну поездку в этом направлении. Иногда мы ездили большой компанией, когда к нам на целый день присоединялись нескольких кузенов и тёток. Я сейчас почувствовала прилив любви к тем родственникам, которые разделяли с нами наши загородные приключения. Я забыла о той добродетели, которая есть в нашей семье – мне нравятся люди, которые любят пешие прогулки. В те дни, вполне вероятно, я не всегда ходила своими ногами, потому что была очень маленькой и недостаточно сильной. Я не помню, чтобы меня носили, но если какие-то из моих больших дядей брали меня на руки, то за это они мне нравятся ещё больше.

Река Двина заливала Полоту много раз в день, но меньший поток однажды затопил вселенную. На ближнем берегу этой реки, на выезде из Полоцка, я должна посадить цветущий кустарник, сирень или розу, в память о жизни, которая расцвела во мне в один прекрасный день, когда я была там.

Мы неспешно прогуливались по мирному городку. Была ранняя весна, небо и земля были двумя тёплыми ладонями, и все живые существа уютно примостились в них. Маленькие зелёные листочки колыхались на ветру, и сверкала изумрудно-зелёная трава. Мы присели на мосту, чтобы передохнуть, и жизнь в полную силу и свободно текла сквозь нас, как течёт река, огибая опоры моста.

На противоположном склоне был огород, где выращивали овощи на продажу, жёлто-зелёный от первого урожая. По длинным чёрным ещё не засеянным бороздам крестьянин толкал свой плуг. Я смотрела, как он сначала шёл вверх, потом спускался вниз, с каждым заходом оставляя за собой на берегу новую черную полосу. Внезапно он затянул грубую песню пахаря. И хотя до меня долетала только мелодия, смысл песни я понимала сердцем – это была песня земли и надежд земли. Долгое время я сидела, слушая и наблюдая с напряженным вниманием. Я чувствовала, что открываю для себя что-то. Нечто во мне боролось со смертью, и я замерла. Я была всего лишь маленьким телом, как вдруг на меня обрушилась Вселенская Жизнь. Секунду назад моя рука была на Великом Пульсе, но пальцы соскользнули с него. На протяжении одного бешеного удара сердца я знала, и вот я снова стала обычным ребенком, ищущим спасения в земных чувствах. Но небо растянулось для меня, а земля расширилась, и во мне забрезжила лучшая жизнь.

Мы рождаемся не сразу, а по частям. Сначала тело, потом дух; рождение и рост духа – у тех, кто внимательно относится к своему внутреннему миру – происходят медленно и чрезвычайно болезненно. Наши матери мучаются от боли при нашем физическом рождении; мы сами ещё дольше испытываем боль по мере духовного роста. Наши души изранены муками целого ряда рождений, и этот процесс оставляет след в извилинах нашего мозга и морщинах на лице. Посмотрите на меня, и вы увидите, что я рождалась много раз. И моё первое самостоятельное рождение произошло, как я уже говорила, тем весенним днём в моём детстве. Поэтому я бы хотела посадить розу на зеленом берегу Полоты, чтобы она цвела там в знак вечной жизни.

Вечной, божественной жизни. Это повесть о бессмертной жизни. Стала бы я сидеть здесь, болтая о своих детских приключениях, если бы не знала, что говорю за тысячи? Сидели бы вы здесь, внимая моей болтовне, пока вас ждут мирские дела, если бы не знали, что я говорю и от вашего имени? Я могла бы говорить «вы» или «он» вместо «я». Или я могла бы молчать, пока вы говорите за меня и за остальных, но так случилось, что с пером в руке родилась я, а не вы. Мы любим читать о жизни великих людей, но какой неполной была бы история человечества, если бы жизни простых людей не дополняли деяния великих. Но в то время, как великие могут говорить за себя сами, или мы слышим о них от поклонников, скромный люд живёт бессловесно и умирает неуслышанным. Хорошо, что время от времени среди простых людей рождается человек со склонностью к саморазоблачению. Мужчины или женщины, обладающие таким даром, должны говорить и будут говорить, хотя голос их – шелест полевой травы, и лишь ветер разносит их слова.

Весело бегать по мосту – крепкие ботиночки громко стучат по деревянному настилу. Справа от нас обнесённый стеной фруктовый сад, проходя мимо, мы напоминаем друг другу, как прошлым летом мы лакомились здесь фруктами. Наша следующая остановка дальше, за придорожной гостиницей, где живет глупый мальчишка, который так перепугал меня в прошлый раз. Место, где мы остановились, достаточно бедное, но здесь есть ледник*, единственный, который я знаю. Нам разрешают войти и посмотреть на мерцающие в полутьме зеленоватые куски льда, и вынести оттуда банки сладкого, тёмного пива «Лагер», которое мы пьём на солнышке, стоя в дверях. Я навсегда запомню вкус и аромат этого напитка, чудесную прохладу ледника.

Я смутно помню что-то о женском монастыре в том же направлении, но я устала и меня клонило в сон после долгой прогулки, часть пути меня несли, потому что у меня совсем не было сил. Прежде чем мы успели добраться до дома, на небе появились звёзды, и мужчины остановились посреди улицы, чтобы освятить молитвой серп молодой*.

Люблю вспоминать, как мы ходили купаться на реку Полота. Летом по пятницам во второй половине дня, когда трудовая неделя подошла к концу, и дома хороших хозяек сияли чистотой накануне Шаббата, женщины и девочки собирались вместе и, болтая и смеясь, спускались к реке. Там было особенное место, принадлежавшее только женщинам. Я не знаю, где купались мужчины, но наша часть реки была чуть выше мукомольной мельницы Бондероффа. Я вижу зелёный берег, полого спускающийся к воде, и спокойную воду, которая плавно скользит вниз и неожиданно с россыпью брызг затягивается в водоворот мельничного колеса.

Лес на берегу заслонял купальщиц. Купальных костюмов попросту не было, что не смущало русалок, привыкших видеть друг друга обнажёнными в общественных банях. Они почти