не боялись, что кто-то чужой их увидит, поскольку место было для них священным. Они плескались, смеялись и подшучивали друг над другом, их волосы струились, а движения были раскованными. Не знаю, приходилось ли мне видеть, чтобы девочки где-то ещё играли так же, как они играли в воде. Это была красивая картина, но купальщицы были бы шокированы, если бы вы предложили изобразить обнаженных женщин на картине. Если когда-нибудь случалось, а на моей памяти это однажды случалось, что их уединение было нарушено, купальщицы впадали в такую панику, будто их жизни угрожала опасность. Визжа, они прижимались друг к другу, погружаясь поглубже в воду, некоторые закрывали глаза руками, подчиняясь инстинкту страуса. Некоторые бежали за своей одеждой на берег и стояли, пытаясь прикрыться какой-то совершенно непригодной для этого тряпкой. Наяды посмелее бросали гальку в трусливых нарушителей, которые, укрывшись покровом густой зелени, предназначенным для защиты скромности, в ответ бросались колкостями и насмешками. Но мальчишки гои либо убегали быстро, либо убегали, получив по заслугам. Женская сорочка и нижняя юбка в таких обстоятельствах превращают испуганную женщину в амазонку; и горе тому наглому негодяю, который промедлил, когда мстительницы бросились в заросли. Ему были уготованы шлепки и оплеухи в ближнем бою, а при отступлении в след ему сыпались проклятия.

Среди самых ярких моих воспоминаний – еда и напитки, и я скорее откажусь от некоторых из моих восхитительных воспоминаний о прогулках, зелёных деревьях, прохладных небесах и всём остальном, чем потеряю зрительные образы ужинов, съеденных вечером в Шаббат после этих прогулок. Я не собираюсь извиняться перед духовно мыслящими личностями, которые подобное заявление сочтут откровенно грубым. Я довольствуюсь тем, что говорю правду так хорошо, как умею. Мне даже не нужно утешать себя размышлениями о том, что то, что для мечтательного аскета является отбросами, может быть золотом для психолога. Дело в том, что даже будучи болезненным ребёнком, я ела с большим наслаждением, а вспоминать о том, как я ела – ещё большее наслаждение. Пожалуй, я могу полчаса мечтать о неподражаемом вкусе тех толстых сырных тортов*, которые мы ели вечером в Субботу. Я не повар, поэтому не могу сказать, как приготовить такой торт. Я могу взять рецепт у мамы, но я бы предпочла, чтобы вы поверили мне на слово, сырные торты из Полоцка превосходны. Если вы возьмётесь приготовить этот десерт, я уверена, будь вы хоть самым искусным поваром, вы будете разочарованы результатом, и, следовательно, вы можете перестать доверять моим размышлениям и выводам. В вашем кухонном шкафу нет ничего, что могло бы придать этому блюду незабываемый вкус. Для того чтобы сделать такой торт, нужна история. Во-первых, вы должны есть его, как изголодавшееся дитя, в памятном полумраке, перед тем как будет зажжена лампа буднего дня[2].

Затем вас должны увезти из дома, где вы наслаждались своим незатейливым пиршеством, через океаны в страну, где о вашей заветной выпечке никто и слыхом не слыхивал; и где дневной свет и сумерки, рабочий день и праздничный, годами проносятся мимо вас сплошным потоком странной, новой, бьющей ключом жизни. Вы должны воздерживаться от несравненного лакомства в течение многих лет, – я думаю, пятнадцать то магическое число, – а затем однажды внезапно потереть лампу памяти Аладдина, и знаменитый лакомый кусочек как по волшебству окажется у вас на блюдечке, украшенный душистыми травами воспоминаний о прошлом.

Думаете, все ваши импортные специи, все ваши научно обоснованные смешивания и манипуляции могли бы воспроизвести ту восхитительно ароматную сладость, что я ощущаю у себя на языке, когда пишу эти строки? Я рада, что моя мать, в своём неустанном подражании всему американскому, позабыла секреты полоцкой кулинарии. Во всяком случае, она её не практикует, и тем богаче, благодаря её упущениям, мои воспоминания. В полоцком сырном торте, каким я помню его теперь, ощущаются нотки маргариток и клевера, собранных на Валу, сладость вод Двины, запах жирной свежевскопанной земли, которую я мяла голыми руками и ногами, спелость вишен, набранных черпаками на базаре, благоухание каждого лета моего детства.

Воздержание, как я уже упоминала, является одним из основных ингредиентов иллюзорного блюда. Я недавно выяснила это на собственном опыте. За городом созрела вишня, и вид алых ягод неожиданно напомнил мне о вишневом сезоне в Полоцке, не могу точно сказать, сколько лет назад это было. В тот более ранний сезон моя кузина Шимке, которая, как и все остальные, держала лавку, оставила мальчика присматривать за лавкой, а меня – за мальчиком, а сама отправилась домой варить вишнёвое варенье. Она дала нам корзинку вишни за наши хлопоты, и мальчик предложил съесть свои ягоды с косточками, если я отдам ему свою долю. Но я тоже была способна на такой подвиг, поэтому мы устроили соревнование по поеданию вишнёвых косточек. Кто из нас съел больше косточек, я вспомнить не смогла, стоя не так давно под усыпанными ягодами деревьями, но трансцендентный аромат исторических вишен вернулся ко мне, чтобы я смогла насладиться им ещё раз.

Я забралась на самые нижние ветви и сидела там, поедая вишни с косточками, сосредоточив все свои мысли на вкусовых ощущениях. Увы! Ягоды не могли мне дать того вкуса, который я искала. Это были превосходные американские вишни, но не такие ароматные и сладкие, как вишни моей кузины. И если я вернусь в Полоцк, куплю вишен в лавке на базаре и заплачу за них российским грошом, будет ли лавочница так добра, чтобы накинуть сверху тот не дающий мне покоя вкус? Боюсь, что в Полоцке не осталось старых сортов вишни.

Иногда, когда я и вовсе ничего не пытаюсь вспомнить, мне лучше удаётся извлекать вкус и аромат былых яств из моих непритязательных американских блюд. На днях я ела клубнику, спелую, красную американскую клубнику. Как вдруг я ощутила вкус и аромат той самой клубники, которую я ела последний раз лет двадцать назад. Меня будто током ударило, а потом я неподвижно сидела, сама не знаю сколько времени, затаив дыхание от изумления. За краткий миг вкусового ощущения я снова стала ребёнком и испытывала реальную физическую боль от того, что меня так внезапно сжали до размеров этого крошечного существа. Я снова бродила по Полоцку, глядя на мир большими, сомневающимися глазами; я пересекала Атлантику на борту корабля с эмигрантами; я вступила во владение Новым Светом, мои уши привыкли к новому языку; я сидела у ног известных профессоров, пока мои глаза не смыкал сон о том, чему они меня учили; и вот я снова здесь – американка среди американцев,