Уголки его губ приподнимаются в ухмылке.

– Интересно.

– Так что не услышу, если ты захочешь мне что-то сказать.

– Хорошо, – говорит он, – постучу. Вспомним азбуку Морзе, – и тихо подпевает радио. Я смотрю в окно, изо всех сил пытаясь слушать, что мне рассказывают о свадебной речи и организации мальчишников, но слова сливаются в водоворот непонятной болтовни, и мысли блуждают. Потому что в детстве я слишком часто смотрела на океан, мимо которого мы сейчас едем, и думала об отце. Об этом свободном, красивом незнакомце, у которого такие же глаза или веснушки, как у меня, и который понятия не имеет, что у него есть дочь, тоскующая по нему за этим океаном. Он слишком занят чем-то другим, путешествует со своей группой, прекрасный и сильный. Обожающие фанаты ждут его у туристического автобуса или за большими железными воротами особняка. Сотни рук размахивают концертными программами, как флагами.

– Раньше я слушала рок-группы по радио и представляла, что барабанщик – мой отец, – сказала я однажды Лукасу. – Лет до двенадцати думала, что он играет в Bon Jovi.

– А потом поняла, что Тико Торрес не из Бретани и его зовут не Питер? – он рассмеялся.

– Я рада, что тебе весело, потому что я чуть не умерла от горя, когда до меня дошло, что мой папа никак не может быть их барабанщиком.

– Почему?

– Потому что это означало, что я никогда не познакомлюсь с Джоном. Не увижу, как он сердито смотрит на меня со сцены, делая вид, что терпеть меня не может или в упор не замечает, ведь он же рок-звезда, а рок-звёзды не влюбляются. Он никогда не пригласит меня на вечеринку, поборов себя, не спасёт от пьяницы, не поцелует под дождём, в темноте, и не потеряет от меня голову.

Лукас расхохотался, обвил рукой мои плечи и сказал:

– Опять фанфики читала, что ли? – а потом добавил: – Ещё есть время, Эмми Блю. Джон Бон просто чокнутый, если он в тебя не влюбится. Скоро ты найдёшь своего отца, и он вас познакомит. Все музыканты друг друга знают, это факт.

Вот почему моё сердце кажется мне хрупким как хрусталь. Мой папа знал обо мне. Он знает. Получается, он пытался меня найти и не смог? И если не смог, то почему? Он забыл обо мне? Как ему живётся, если он знает, что в мире есть девочка, плоть от его плоти?

Элиот постукивает по моей ноге. Я вынимаю наушник, смотрю на него.

– Есть пожелания? – он указывает на окно. Я даже не заметила, что машина остановилась и радио молчит. – Пойду заправлю бак. Тебе взять чего-нибудь? Шоколадку? Конфет? Мешок угля?

Я улыбаюсь.

– Нет, спасибо.

Элиот кивает и выходит из машины. Мой телефон вибрирует. Сообщение от Лукаса.

Я наклоняюсь, вижу в боковом зеркале Элиота, который прислонился к фургону, одна рука под мышкой, другая на насосе, а карие глаза смотрят на циферблат бензомера. Как в подростковом возрасте, я развлекаюсь тем, что ищу доказательства общего генофонда Лукаса и Элиота. У них одинаковые плечи. Широкие и округлые. И губы. Кораллово-розовые губы и привычка пожёвывать нижнюю, когда им скучно или они сосредоточены. Именно этим Элиот сейчас и занимается.

Несколько минут спустя Элиот плюхается на водительское сиденье и кладёт мне на колени шоколадный батончик.

– По-прежнему любишь «Пикник»? – спрашивает он, заводя мотор.

– Ого, вот это у тебя память! Спасибо.

– Пожалуйста, – Элиот улыбается. – Можешь воткнуть наушники обратно. Толкну, когда будешь нужна.

– Да всё уже закончилось, – я ставлю подкаст на паузу, наматываю наушники на телефон. Элиот кивает, отхлёбывает воду из бутылки и спрашивает:

– Ну, что будем делать? Обсуждать девчишник?

– Боюсь, наша легенда и звезда не обрадуется, если мы всё спланируем без его бесценных советов. Он притащится завтра, когда начнём пить.

– Ещё бы. Том никогда не упустит возможность нажраться и паршиво станцевать. Ну ладно. Хочешь рассказать мне о собеседовании, на которое ты не пошла?

Я качаю головой.

– Если честно, не очень. Ты же не настаиваешь?

– Нет. Конечно нет. Хорошо. Тогда сама выбери тему для разговора. Только не вот это вот о судьбе-е. Или счастливых шансах. Ты же не настаиваешь?

Я не в силах сдержать улыбку.

– Я бы назвала тебя засранцем, если бы не батончик.

– Ага, – Элиот улыбается. – Тактика!

Мы вновь выезжаем на главную дорогу. Машин почти нет, асфальт ровный, небо – безмятежно-голубое. Элиот щёлкает кнопки радио, выбирая станцию. Наконец определяется, и машину наполняет тихое жужжание «Битлз». Он постукивает пальцами по рулю в такт мелодии.

И я не знаю, в чём дело – в сотне неотвеченных звонков маме, в тишине, которую я хочу заполнить, или просто в близости кого-то, с кем я могу быть собой, но… я решаю ему рассказать.

– Недавно мне пришла посылка. Открытки с днём рождения. Из детства. От папы. И на них адрес…

Суббота, 10 июня 2006.

– Ты не можешь выбрать «Мальтесерс», Люк.

– Это ещё почему же?

– Потому что «Мальтесерс» – драже, а не батончик, а смысл выбора батончика именно в том, чтобы выбрать батончик.

– Идиотская игра, – Лукас одним пальцем поправляет солнечные очки, поднимает лицо к небу. – И я всё равно остаюсь при своём мнении.

– Ладно, – Элиот смотрит на меня, качает головой и улыбается. – А ты выбираешь «Пикник»?

– Скорее ад замёрзнет, чем я выберу что-то другое.

– В нём столько изюма… больше, чем шоколада. Он почти фруктовый!

– Элиот, я сказала – «Пикник», и это мой окончательный ответ.

– Ладно. А я выберу «Дайри Милк».

– Ты такой банальный, – бурчит Лукас и вытягивается на шезлонге. – Ну, что дальше? Как насчёт картошки? Выберите, какую картошку вы будете есть до конца жизни. Я первый. Пюре.

– Пюре? – Элиот корчит рожу, опускает очки-авиаторы. – Может, я и банальный, но ты… ты просто отвратительный.

День сегодня солнечный, на небе ни облачка, и мы лежим в саду за домом Моро: я и Лукас – на шезлонгах размером с кровать, а Элиот – на винтажной тёмно-синей кушетке. Жан и Аманда ушли за покупками к барбекю в честь наших с Лукасом дней рождения, и, как всегда, когда я здесь, у меня замечательный день. И вместе с тем мне немного не по себе. Это странно, но в такие моменты, когда у Лукаса и Элиота щеки болят от смеха, когда мы развлекаемся глупыми играми, чтобы скоротать время, когда в руках у нас стаканы с холодным лимонадом, в небе – солнце, а впереди – прекрасные планы, быть такой счастливой мне кажется почти рискованным. Будто я искушаю судьбу и всё опять пойдёт не так. До Люка всё было так ужасно, так безнадежно. Я потеряла лучшую подругу, потому что она поверила не мне, а своему отцу. Поверила, что я глупая девочка, которая в него втюрилась. Что я разбила их семью. Ту самую семью, которую я знала, любила и боготворила целых пять лет. Джорджия, ее мама, её сестра Меган и, конечно же, Роберт. И бабушка Джорджии, которая иногда заходила по пятницам на ужин, когда я оставалась у них на ночь. Эти вечера, пижама, попкорн и Роберт, всегда такой веселый, так любивший расспрашивать о том о сём Джорджию и меня. И я их потеряла. В одно мгновение. Одноклассники, которые одалживали мне ручки, смеялись над моими шутками, хвалили меня за новую сумку, теперь смеялись надо мной, огрызались, называли словами, о которых я едва могу думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух. И учителя. Большинство из них были со мной по-прежнему добры, но я стала замечать, как они исподтишка на меня поглядывают. Да, может быть, я и раньше казалась странной, потому что не участвовала в школьных поездках, потому что моя мама не ходила на собрания, зато писала жалобы на бессмысленность изучаемых предметов. После Летнего бала в моей жизни больше не было ни капли тепла. Но в лице Лукаса и Элиота я вновь обрела семью. Их дружба. Их любовь. Это казалось слишком прекрасным, чтобы быть правдой. По крайней мере для меня.