Девчонку словно ударили обухом по голове. Ударили со всей силы, так, что полетели искры из глаз и подкосились ноги. Красивое лицо Расты исказилось гримасой нешуточной боли. Дарг тут же подхватил ее на руки, заглянул в глаза, мысленно связываясь с нейроцепями киборга… и получил хлесткий ментальный удар! Сразу же сдавило виски, а в груди перестало хватать воздуха…

– Идем, милая, идем, – превозмогая боль, юноша обнял Расту за плечи, повел… Со стороны, верно, девушка казалась пьяной. Ноги ее заплетались, голова бессильно свесилась, мокрые волосы поникли и слиплись…

– Мне больно, милый… бо‑ольно… я должна идти… должна идти…

– Никому ты ничего не должна! – с яростью бросил Дарг и, покрепче подхватив подружку, ускорил шаг, посылая мысленный импульс злобы. Чтобы этот чертов Мозг ощутил такую же боль!

– Нет, нет, – неожиданно дернулась Раста. – Не надо ненависти. Пожалуйста, не надо… Ненависть это смерть…

– Еще посмотрим, кого эта смерть быстрее сыщет, – спускаясь в метро, буркнул молодой человек. – Нас с тобой или Мозг… Ху‑у‑у‑у‑у…

Лишь в подземелье оба, наконец, перевели дух. Уселись на краю платформы, свесив ноги к рельсам.

– Красиво, – Раста кивнула на панно. – Конечно, не Клод Моне, но все же. Вот опять, милый Дарг, ты сделал мою боль своей. Вот опять… Знаешь, как я благодарна тебе? Так, что…

Девушка заглянула парню в глаза… губы молодых людей встретились, соединяясь в поцелуе, трепетном, жарком и долгом. Таком, от чего у обоих забились сердца.

– Раста… Милая Раста… – взяв руки девушки в свои ладони, Дарг хотел сказать что‑то очень нежное, но, как назло, нужные слова не шли на ум. Впрочем, все было ясно и без слов. По крайней мере, уж этим двоим – точно.

– Я… я люблю тебя, милая… – улучив момент, все же шепнул юноша.

Раста ничего не ответила. Лишь улыбнулась. И снова поцеловала Дарга сильно и нежно…

* * *

Вместе с молодыми нео Дарг ночевал в так называемом Доме Воинов. В старом проржавевшем ангаре в древние времена располагалась какая‑то мастерская. С той древней поры остались приземистые станки и ржавые останки автомобилей – именно так назывались эти странные лупоглазые повозки, некогда определяющие престиж любого воина. Так говорила мать, и юноша ее слова запомнил.

Вот и сейчас десятникам полагались места в больших «кузовах» грузовиков или «автобусов», все остальные спали на голом полу, подстелив ветки и шкуры диких зверей, у кого таковые имелись.

Почти каждый день, до позднего вечера, сын вождя проводил в подземелье, контролируя потолочников и киборга. Однако, Дарг был десятником, и никаких других обязанностей – караульных, патрульных и прочих – никто с него не снимал. Тварры вовсе не являлись таким уж многочисленным племенем, и даже великий вождь опасался снять со своего приемного сына воинские обязанности, поручив ему заниматься только лишь туннелем и кио. В таком случае эти обязанности перешли бы на других, повисли бы лишним грузом на их, и без того нелегкой, службе. Это обязательно вызвало бы глухое недовольство, вполне возможно, переросшее бы в стихийный бунт. Бунт пришлось бы подавлять, и, как всегда – жестоко, иного нео просто не понимали. Убивать зачинщиков, казнить каждого пятого… это было бы не совсем хорошо для племени: пока еще подрастут юные воины, так что лучше ценить тех, кто есть. Так и делал Тварр, следя за настроениями своих подданных через тайных агентов, по древнему именуемых – стукачи.

Десятку Дарга нынче выпало нести караул на северных окрестностях Марьиной Рощи, прямо на старых железнодорожных путях, ведущих от бывшего Рижского вокзала, разрушенного во время Последней войны. Вокзал, узлы связи, дорожные развязки, мосты, ТЭЦ – вся эта инфраструктура уничтожалась в первую очередь, если не ракетным ударом, то боевыми роботами или танками. Вот и Рижский вокзал очень быстро превратился в развалины, ныне какими только тварями не населенные. Но, за вокзал нынче нес ответственность десяток Круглоголового Горга.

Несмотря на некоторую умственную ограниченность, Горг считался обстоятельным и надежным нео, иметь его десяток в соседях – удача, на Круглоголового вполне можно было положиться и не думать о флангах. С другими десятниками, увы, дело обстояло совсем не так. Дерзко нарушить дисциплину считалось у тварров удалью, сравнимой, разве что, с воинской отвагой. Нарушители своими проступками хвастались и гордились, несмотря на все усилия великого вождя, весьма, между прочим, жестокие. Пару десятников были даже казнены за проявленное своевольство – напились браги до пьяна да устроили дебош, чем и воспользовалась шайка бродячих вормов.

Впрочем, такое случалось редко, обычно начальники караулов все же не теряли головы. Круглоголовый Горг в этом отношении считался скалою, как бы сказали в старину – «чтил устав выше отца с матерью» и нес службу с достоинством и честью. То же самое говорили и о Дарге. Правда, сын вождя любил повеселиться, устроить что‑нибудь этакое – то кулачные бои, то прыжки через костер, то метание оторванных голов пленников. Да, обычно караульным попадались какие‑то бродяги, коих следовало допросить, а уж дальше делать, что душе угодно. Вот и развлекались, причем – все, и Дарг здесь вовсе не был исключением.

Как бы то ни было, а, принимая посты от Гамма, сын вождя проявил бдительность и настойчивость. Заставил прежних часовых переложить брустверы в окопе у «караулки», как именовался старый двухосный вагон, где располагалась отдыхающая смена. Скептически оценив запас дров, велел людям Гамма тотчас же его пополнить, а также натаскать воды.

– Дарг придирается, да‑а? – недовольно пробурчал Задавака. – Хватит ведь дров‑то, не так уж и холодно.

Сын вождя скривил губы:

– Хватит – не хватит, гадать не будем. Поленницу всегда как складывали? До верхнего сучка. А у тебя сколько? Погляди, погляди на березу.

Росшая невдалеке молодая березка – обычное дерево, никакой не мутант – служила мерилом количества дров, которые каждый предыдущий караул оставлял следующему. Вот Дарг и возмущался, причем – вполне справедливо. Воины его десятка посматривали на своего командира с одобрением. Понимали: все, незамеченные при приеме постов недостатки, придется исправлять им самим. Все же, что ни говори, а «новые люди» были весьма леноватым народом. Если можно было бы совершенно ничего не делать – так и не делали бы. Сидели бы себе у костров, да болтали. Увы, сама жизнь не позволяла так жить.

Приняв, наконец, караул, сын вождя расставил воинов на посты, как обычно, поделив десяток на три смены, плюс один – разводящий. Три поста: два – вдоль железной дороги и один – на последнем этаже полуразрушенной высотки, чудом сохранившейся со времен Последней войны. С высотки хорошо просматривались основные подозрительные земли – Останкино и Владыкино, а, если оглянуться назад – то и Кремль. Но Кремль все‑таки находился не то, чтобы далеко, а так, что с ходу и не пройдешь – на пути всякой твари хватало. Иное дело – Останкино да Владыкино. Густой, почти непроходимый для чужаков, лес, разросшийся вдоль древней Ботанической улицы, служил убежищем для многочисленных разбойничьих шаек, время от времени устраивавших вылазки к более цивилизованным местам… если в послевоенной Москве хоть что‑то можно было назвать «цивилизованным». До Марьиной Рощи, как и до савеловских маркитантов, от Владыкинского леса было рукой подать. Однако же, на «савеловских» лиходеи нападали редко – побаивались патрульных роботов, то же самое можно было сказать и о знаменитом излучателе НИИТЬМы. А вот рощинские нео могли защитить себя только сами! Хотя, вроде бы, что с этих дикарей взять? Ан нет, с голодухи‑то и хлорка – творог. Шайки иногда нападали просто на караул, дальше не шли. Просто убивали часовых ради мяса, а если удавалось пробраться к жилищам, да утащить женщин и детей – вот тогда наступал пир! Голод у владыкинской нечисти случался часто, потому и приходилось всегда быть начеку.