Даймонд предложил выпить кофе и включил чайник.

– Не следует так отзываться о коллеге, но я скажу, – произнес Этлингер. – Оливер Дикинсон должен стыдиться. Я не признаю психиатра, который за один осмотр ставит диагноз «аутизм». Особенно в случае с Наоми, чье поведение преимущественно пассивно.

– Может, он ошибается?

– У меня на сей счет нет мнения.

– Помню, помню вашу позицию. – Даймонд прощупывал способ вытянуть из своего нового знакомого побольше информации. – Можете не связывать себя обязательствами, но есть ли иное объяснение тому, что она отказывается говорить?

– Хотите поймать рыбку в мутной воде? – усмехнулся Этлингер.

– Нет. Так вопрос не стоит – просто рыбачу.

– Не исключено, что это пример избирательного мутизма.

– Повторите для малопонятливых.

– Психологическое расстройство, поражающее детей с трех лет и старше. Что-то блокирует их речь. В отдельных случаях заболевание проявляется только в школе, а дома дети нормально говорят. При самой тяжелой форме молчат месяцами и даже годами.

– Болезнь лечится?

– Лечения как такового нет. Обычно дети приходят в норму с возрастом, кое-кто получает медицинскую помощь. Но я затрудняюсь сказать, связано ли их выздоровление с тем, что их водили к врачу. Лучшие результаты достигаются, когда с ними работают один на один. Помещать их в класс не всегда желательно, особенно если другие дети тоже страдают какими-нибудь недугами. Ребенок может сознательно или бессознательно подражать им.

– Обезьянничать?

Этлингер кивнул.

– Например, начать кусаться, как другие?

Психиатр лукаво улыбнулся:

– Почему бы нет?

Теорию избирательного мутизма Даймонд счел вполне правдоподобной.

– Можно ли этим также объяснить невозможность добиться зрительного контакта?

– Я бы не утверждал, что это тот тип поведения, на который ребенок способен обратить внимание в других людях. Хотя, если Наоми не хочет говорить, она скорее всего станет избегать требующих ответа ситуаций. И поэтому отворачивается от людей.

– Вы сказали, что причина этого избирательного… как его там… неизвестна.

– Мутизма. – Этлингер пожал плечами. – Обобщить не получится. Иногда импульс дает страх школы. Однако сто́ит перевести ребенка в другую школу или класс, и речь возвращается. Но в большинстве случаев проблема возникает в более раннем возрасте, и ее не так легко распознать и устранить. Она возникает из-за каких-то эмоциональных срывов, о которых взрослые не имеют представления.

Даймонд заварил кофе и подал психиатру кружку.

– Если говорить о Наоми, она рассталась с родителями. Не исключено, что они ее бросили. Может ли это считаться эмоциональным срывом?

– Да. Скорее даже эмоциональной травмой.

– Травмой? Час от часу не легче. Только этого нам не хватало.

– Я бы определил травму как глубокую эмоциональную рану, нанесение вреда психике.

– Она способна лишить ребенка дара речи?

– Безусловно.

– Это можно вылечить?

– Скажем так: обычно это состояние ограниченной длительности.

– То есть речь девочки восстановится?

– Я не обсуждаю конкретный случай.

Даймонд кивнул:

– Еще одно объяснение. До этого мы имели аутизм, избирательный мутизм, а теперь еще и травма.

Этлингер улыбнулся:

– Замутили воду – довольны?

– Да, – кивнул Питер.

Он привлек эксперта, чтобы понять, аутистка Наоми или нет. У него недостаточно влияния, чтобы предотвратить посадку девочки на воскресный рейс в Бостон. Но зато прояснилось в голове, и Питер убедился, что вправе протестовать.

К вечеру пришла еще одна приятная новость – позвонили из Би-би-си. Великодушный продюсер, который утром не дал ему ни капли надежды, с тех пор успел переговорить за обедом в телецентре с чьей-то секретаршей, она рассказала о Наоми своему продюсеру, и тот был сейчас на линии. По Би-би-си-2 запустили новую программу. Даймонд о ней не слышал, но программа шла уже две недели по пятницам вечером. Называлась «Дети о детях», потому что детей в ней представляли тоже дети. Сюжеты, как правило, длились две-три минуты. Дети пели, танцевали, показывали цирковые номера, дрессированных животных, демонстрировали игрушки, играли в слова, брали интервью у детей, которых показывали в новостных передачах, и взрослых – писателей, артистов, работавших для детей.

На первый взгляд невозможная мешанина, однако у Даймонда хватило ума сдержаться и промолчать.

– Не сомневаюсь, что детям нравится, – похвалил он.

– Странно, но рейтинги зрительской аудитории не обнадеживают, – пожаловался продюсер, которого звали Седрик Ательхемптон. – Но мы идем ноздря в ноздрю с «Тинтином» и сериалом «Джеканори». Ревизоры согласны терпеть скромные цифры, если программа содержит образовательный и социальный аспект. Стараемся включать значимые темы.

«Значимая тема – это я», – игриво подумал Даймонд.

– Вы ищете серьезный материал? – спросил он.

– Именно. Только его нужно преподносить прямо и просто. И в нем должны участвовать дети. Поэтому я навострил уши, услышав про вашу японку. Это та девочка, которую нашли в «Харродсе»?

– Да.

– И она до сих пор не говорит ни слова?

– Нет.

– И ее по-прежнему никто не опознал? Теперь, мистер Даймонд, я объясню, как мне видится развитие темы. У меня возникла довольно креативная идея. Мы преподнесем это как вызов. Вы слушаете?

Питер, проявив небывалую выдержку, ответил, что он весь внимание. От предвкушения голос Седрика Ательхемптона стал более зычным, в нем появились даже хриплые нотки:

– Мы вовлечем в процесс зрителей. Дети обожают играть в сыщиков. Может, кто-нибудь знает вашу японку по школе, по прогулкам в парке или на улице, где они вместе резвились. Скажите, мистер Даймонд вы-то какое отношение имеете к этой девочке?

Питер был готов к его вопросу:

– Я заинтересовался ее случаем. Кстати, я сам бывший коп.

– Прекрасно.

С такой формулировкой Даймонд столкнулся впервые. Однако была деталь, которая стала ложкой дегтя в бочке его эйфории. Седрик планировал поставить материал о Наоми в программу через пятницу.

– Извините, нет, – возразил Даймонд. – Есть возможность передвинуть сюжет на эту неделю?

– Я бы с удовольствием, голубчик, но сценарный план уже на красной стадии обсуждения.

– Какая разница? – Питер старался не взвиться на его «голубчика».

– Мы, мистер Даймонд, выходим в прямом эфире и не хотим рисковать больше, чем необходимо.