Липман кивнул.

– А вы решили, что он повредился рассудком? Ответьте, только честно.

– Это стало для меня неожиданностью, – промямлил Липман и поспешно добавил: – Вы можете рассчитывать на мою поддержку.

– Она мне понадобится.

Это было заявление о намерении со стороны Дэвида. Неожиданно, интуитивно и необратимо он принял самое важное решение в жизни. Он отдаст работе все силы, несмотря на свое презрение к миру бизнеса. После проведенной в Милане миссии его самооценка в роли руководителя повысилась. Мэнни проявил мудрость и остроумие. И он был прав: это здорово – владеть ситуацией.

– Держателей акций необходимо успокоить. – Это было сказано таким тоном, словно Дэвид все последние недели обдумывал данную проблему. – Я читал в самолете, что новость о смерти отца спровоцировала резкое падение курса.

– Сегодня утром упал еще на шесть пунктов. Если не переломим тенденцию, на нас наедут.

– Предпримут попытку захвата?

– Такая опасность существует. Проходимцы знают ценность компании. Все дело в потере доверия. Мы в штопоре, и они ждут момента, чтобы нанести удар.

– И разорвать на части?

– Это может произойти очень скоро.

– Если мы не помешаем.

– Вот именно. – Липман медленно водил пальцем по роговой оправе очков. – Чтобы восстановить доверие, вам надо заявить рынку нечто позитивное. Благодаря вашему отцу, у нас репутация каменной скалы. По крайней мере, была такой до последнего времени. У нас хорошая база продуктов БР…

– БР?

– Отпускаемых без рецепта. Потребительские товары. Да и капрофикс – до сих пор одно из самых популярных средств, которые выписывают от ангины.

– Но нас скоро могут обойти.

– Уже обошли. Адалат-прокардия впереди нас.

– Это что за штука?

– Лекарство, выпускаемое совместно фирмами «Байер» и «Пфайзер». «Марион-М Дой» со своими препаратами тоже наступает на пятки.

– У нас же много лекарств в процессе разработки.

Липман покачал головой:

– Только не от ангины. К тому же скоро заканчивается срок патента на капрофикс.

– То есть наши конкуренты смогут выпускать подделки?

– Именно.

Они надолго замолчали, а затем Дэвид подытожил:

– Очевидно одно: мне необходимо изучить наши научные и исследовательские программы. Вам, Майкл, ближе этот предмет. Есть что-нибудь на перспективной стадии разработки? Отец говорит в письме, что с решениями нужно поторопиться.

– Трудный вопрос, – замялся Липман. – Я могу пройтись вместе с вами по всему материалу, но лучше это сделать в кабинете, чтобы были перед глазами цифры.

– Отлично. Пошли.

Липман колебался:

– Я вот о чем хотел сказать. Есть человек, с которым вам нужно обязательно познакомиться. Профессор Аларик Черчуорд из Коридонского университета.

– Коридонского? Это где, черт возьми?

– В Индианаполисе. Там специализируются на биологических науках. Если не ошибаюсь, университет открыт во время администрации Кеннеди или чуть позднее, когда обратили серьезное внимание на генетику.

– После того как проникли в тайну генетического кода?

Липман кивнул:

– Черчуорд перешел туда из Йельского университета в 1981 году. Если представить будущего нобелевского лауреата, то он подходящая кандидатура.

– Полагаете, что в будущем он может принести нам пользу?

– Уже приносит. Благодаря вашему отцу мы установили с Коридонским университетом тесные связи. Финансируем значительную часть проводимых там исследований.

– В генной инженерии? – с сомнением протянул Дэвид.

– Не будьте скептиком, – мягко упрекнул его Липман. – Генная инженерия – будущее нашей отрасли. Успехи медицины отныне в руках генетиков. Они уже дали диабетикам более качественный и безопасный инсулин. А в ближайшие двадцать лет придумают вакцины от любых болезней, какие только можно представить. – Он помолчал и сделал глоток пива. – Но получилось так, что последний прорыв не имеет ничего общего с биотехнологией.

– Прорыв? Объясните.

Липман улыбнулся:

– Из старомодных химических компонентов.

– Лекарство?

Он кивнул.

– От какой болезни?

– От самого страшного убийцы.

– От рака?

– От старости, Дэвид, от старости.

Поминальная служба по Мэнни Флекснеру состоялась в ритуальном зале синагоги Эману-Эль на Пятой авеню – самой большой в мире. Две с половиной сотни присутствующих – такова была мера его популярности. Евреи, неевреи, широкий срез нью-йоркского общества. «Любимый всеми» – эта произнесенная раввином расхожая на похоронах фраза в данном случае соответствовала действительности. Его ценили многие, особенно эффектные женщины.

В тот же день, когда большинство членов семьи доедали сэндвичи в доме в Верхнем Ист-Сайде и обменивались историями о любовных похождениях и деловых эскападах Мэнни, в штаб-квартире «Манфлекса» собралось чрезвычайное заседание совета директоров. Дэвид Флекснер был предложен и единодушно избран на пост председателя. Выдвинувший его кандидатуру Майкл Липман дал ясно понять, что такова была воля Мэнни. Семь действующих директоров и двое не являющихся ответственными сотрудниками компании членов совета вежливо похлопали в ладоши. Откупорили бутылку шампанского. Падавший всю неделю курс акций «Манфлекса» к закрытию торгов подскочил на несколько пунктов.

– Хорошие новости, – заметил Дэвид.

– Прошу прощения, но это не так, – возразил Липман. – Акции подорожали на фоне слухов, будто их кто-то скупает в больших количествах. Рынок уловил, что готовится захват.

– Так скоро?

– Акулы не мешкают. Мы пережили тяжелый удар, и они почувствовали кровь.

Ответ Дэвида по сравнению с его всегдашней добродушно-беспечной манерой прозвучал почти ожесточенно:

– Знаете, Майкл, а пошли они к черту! Не родился хищник, который сумел бы разорвать на части «Манфлекс». Компания – итог жизни отца. От нее зависят тысячи людей. Я отвечаю за них.

Липман положил ему руку на плечо:

– Не принимайте близко к сердцу, Дэвид. Таковы, к сожалению, законы рынка.

– Речь идет о доверии, так? Нам нужно продемонстрировать, что у «Манфлекса» под моим руководством есть будущее.

– Да. И если мы поведем себя правильно…

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Но в моей голове не укладывается, что благополучие такого большого фармацевтического концерна, как наш, может строиться на одном сверхудачном продукте. Мы продаем сотни лекарств.