– Стенин? – заинтересовалась я.

Денис Ионович, бывало, захаживал к нам вот так, неожиданно, и в любой другой день я бы не обратила на этот визит внимания. Вот только Стенин прекрасно знает, что по средам Полесовы обедают у Курбатовых. Так зачем приезжал?

– Говорит, поддержать хотел после вчерашних событий-то, – пояснила мне Аннушка. – Думал, вдруг от расстройства господа в гости сегодня ехать расхотели.

– И долго он пробыл здесь?

– Да и двух минут не пробыл: в передней только постоял, выспросил, что господ нету, да и убрался.

– А что ж в гостиную вы его не пригласили обождать?

– Да говорю ж: не захотели они. В передней потоптались, и все, – Аннушка нахмурилась: похоже, мои расспросы становились излишне навязчивыми.

Оставив наедине Анну с Федором, я собралась было уже уйти к себе, чтобы спокойно поразмыслить над имеющимися у меня фактами. Да вспомнила, что в этом доме я вроде как гувернантка, обучаю детей. Так что мне надо бы еще проверить их домашнее задание, до которого из-за вчерашнего бала и последующего убийства у меня до сих пор не дошли руки. Тяжко вздохнув, я поплелась в классную.

Работу Мари открывала с трепетом. Я давно уж не позволяла ей писать сочинения на вольные темы, но даже когда тема была определена вполне четко, эта девица умудрялась уйти от нее столь далеко, что я сама забывала, что задала… Я поступила в этот дом в конце декабря, перед самыми праздниками, и тотчас задала детям написать рассказ о том, как им нравится проводить Рождество, ожидая прочесть что-то нежное и ужасно милое. Но нет: Мари написала, что намерена вместо празднеств, гуляний и последующих крещенских гаданий провести время, сравнивая натурфилософию Демокрита с натурфилософией Эпикура. Она, и не думая шутить, изложила мне главенствующие тезисы каждого из этих мыслителей, привела план сравнения и научную актуальность оного… За это вполне можно было бы поставить и хорошую отметку, невзирая даже на орфографию и стилистику, ежели бы Мари не растянула свой рассказ на добрые двадцать страниц пустого умничанья и демагогии. В итоге я, когда закрыла тетрадку, словно наяву видела, как мой мозг вынули, хорошенько прополоскали в мутной воде и залили обратно…

К слову, ни в рождественские праздники, ни после про Демокрита с Эпикуром Мари так и не вспомнила, а развлекалась, играя с братьями в снежки.

Сегодня я уж со вздохом собралась поставить Мари очередное «mal»[18], но услышала детские перешептывания под дверью классной. Насторожилась и бросилась туда. Поздно. Дверь оказалась запертой снаружи.

Старая шутка, но срабатывала безотказно…

– Серж! Конни, Никки! Это вы? – Снаружи только шепоток и сдавленные смешки. – Я знаю, что это вы, откройте немедля! Это не сойдет вам с рук, предупреждаю!.. – Я усиленно дернула ручку, хотя уже слышала удаляющиеся шаги по коридору.

Отличное завершение отличного дня!

Нет, мне в любом случае не придется ночевать в классной: Аннушка перед сном обязательно обойдет комнаты и выпустит меня. Да и без Аннушки я смогу выбраться – выбиралась уже не раз. Я придвинула стул к двери и начала вынимать из прически шпильки. Но, боже мой, как же я от этого устала…

Но сегодня не получалось вскрыть замок очень уж долго – должно быть, от переутомления. И Анна не спешила ко мне на помощь. Квартира погрузилась в тишину настолько, что я слышала, как тикают напольные часы в гостиной. И вдруг до меня донесся шорох за окном. На улице. Сперва я подумала, что это птица или кошка прыгнула на карниз, и не слишком взволновалась. Но когда кто-то довольно ощутимо задел пожарную лестницу и чертыхнулся – я догадалась, что это не кошка. Затаила дыхание от волнения и тотчас забыла про дверь. Поискала глазами что-нибудь для самозащиты, бесшумно скользнула к окну и осторожно выглянула через стекло.

На узком карнизе, нависающем над окнами первого этажа, хорошо освещенный лунным светом стоял Ильицкий и усердно пытался открыть раму. Он не знал, конечно же, что Аннушка тщательно запирает все окна по вечерам. В этой части дома находились только классная, соседствующая с нею моя спальня и пустая сейчас гостиная – оттого, не боясь быть услышанной другими, я отворила окно и высунулась наружу, совершенно потрясенная увиденным.

Ильицкий этого не заметить не мог.

– Что ты там делаешь? – ошарашенно спросил он.

Я не сразу нашлась что ответить: кажется, это был самый нелепый вопрос, который мог задать человек, висящий ночью на пожарной лестнице чужого дома.

– Я… проверяла домашнее задание. А ты что там делаешь?! – впрочем, я уже рассмотрела окно, на которое он нацелился, – там была моя спальня.

Мне почудилось, будто Ильицкий смутился. Но после, не слушая моих просьб остановиться, он снова ступил с карниза на лестницу, перебрался через нее и начал медленно, но верно приближаться к окну классной.

Мне было одновременно и страшно за него, и смешно, а главное, я вообразить не могла, что Ильицкий способен на такое. Или нет – могла. У Ильицкого все всегда слегка за гранью разумного, все не как у нормальных людей! Из-за того мне с этими нормальными и скучно теперь и из-за того, наверное, я и люблю этого мужчину…

И терпеть его не могу тоже из-за этого.

– Ты сумасшедший! – выпалила я, когда он приблизился настолько, что я смогла вцепиться в его плечо изо всех сил – будто и впрямь смогла бы удержать, если Женя вдруг сорвется. Я еще раз выглянула наружу, убеждаясь, насколько здесь высоко, и уже увереннее повторила: – Сумасшедший!

– Пустяки, бывало и хуже… Мне просто не понравилось, как мы расстались сегодня.

– По-твоему, если ты упадешь и переломаешь ноги, мы расстанемся лучше?

Он взглянул вниз и пожал плечами:

– По крайней мере, ты тогда будешь чувствовать свою вину, а я смогу этим пользоваться еще очень долго.

– Сумасшедший…

– У тебя крайне скудный запас русских ругательств. Любой дурак распознает в тебе иностранку. Ты так и не впустишь меня?

– Еще чего! – я невольно разволновалась. – Уходи так же, как и пришел: это классная комната, сюда в любой момент могут войти.

– А если я сорвусь?

– Я всем скажу, что ты вор и хотел нас ограбить. И пальцем не пошевелю, чтобы вызволить тебя из тюрьмы.

– У тебя нет сердца.

– А у тебя совести, уходи!

Я действительно начала уже злиться: окно классной выходило во двор, и запросто могло случиться, что кто-то неспящий из дома напротив наблюдает сейчас нашу беседу. Чего Ильицкий добивается – чтобы на моей репутации камня на камне