– Тогда всего доброго. В следующий раз встречаемся здесь же в воскресенье, в это же время. Надеюсь, уже будут какие-то новости по порошинкам на сюртуке и номеру на револьвере.

Кошкин коротко кивнул, поднял отвороты сюртука, защищаясь от ветра, и неспешно зашагал вдоль набережной, чтобы после покинуть сад. Я же осталась – во-первых, чтобы, согласно инструкции Платона Алексеевича, посмотреть, не сорвется ли кто со своих мест, чтобы пойти за Кошкиным, а во-вторых, мне было о чем подумать.

Дядюшка всегда учил меня, что интуиции следует доверять. По его словам, ей следовало доверять даже больше, чем фактам, с чем я долго не могла смириться. И вот сейчас эта интуиция буквально кричала во мне, что со Львом Кирилловичем Якимовым, профессором математики, не все просто.

Если допустить, что покойный Балдинский и был Сорокиным, то многое становится логичным и понятным: англичане, зная, что Сорокина ищут и что он может сыграть вескую роль в дипломатических играх, посылают в Москву человека для его устранения, и человек этот, разумеется, должен знать Сорокина в лицо. Якимов вполне мог оказаться этим человеком.

Он не молод, конечно, и совсем не похож на наемного убийцу, но подтянут, спортивен и, по правде сказать, выглядит гораздо моложе своих пятидесяти девяти. Да и откуда мне знать, какими должны быть наемные убийцы?…

Наверное, мне стоило этой версией – что британским агентом является Якимов – немедленно поделиться со Степаном Егоровичем, чтобы он принял меры, но… все упиралось в Ильицкого. Я не могла понять его роли в этой истории. Почему он рядом с Якимовым?

Пресловутая случайность? Или же действует заодно с ним?…

Но у меня имелась еще одна версия, вполне разумная, кажется. Я знала из отрывочных рассказов дядюшки, что сотрудников в свой отдел он набирает именно из выпускников Николаевской академии. А ведомство, занимающееся поиском шпионов на территории России, то, что Кошкин называет контрразведкой, чем оно хуже? Логично предположить, что и сотрудники контрразведки также являются выпускниками академии.

А Ильицкий, который отлично учился в Николаевской академии, который умен, находчив, участвовал в военных действиях на Балканах и в Афганистане… кажется, сам Бог велел ему служить в Генеральном штабе. Причем отнюдь не на административной должности. А он выбирает карьеру преподавателя. Не верю этому… точнее, верю, но лишь если окажется, что преподавание – это прикрытие, одно из заданий. Чтобы, допустим, быть ближе к Якимову, который давно уже на подозрении как британский агент…

И уж не потому ли Платон Алексеевич солгал ему, что я осталась во Франции, – чтобы я не повторила судьбу мамы?

Мама – сестра Платона Алексеевича Шувалова – вышла замуж за одного из его подчиненных, человека, которого готовили к работе резидента в Париже. Их обоих убили там же, во Франции, одиннадцать лет назад, а меня забрал Платон Алексеевич и отдал учиться в Смольный.

И я даже не могу осуждать своего дядю за ложь Ильицкому, если все действительно было так. Потому что я сама не хочу, всем сердцем не хочу быть ни женой, ни возлюбленной человека, вся жизнь которого принадлежит не ему, а Долгу. Я догадывалась, что в его распоряжение эту жизнь вернут, разве что когда он станет ни на что не годным стариком.

Если сумеет до старости дожить. Мой отец, например, не сумел…

Глава восемнадцатая

В пятницу после обеда няня детей, Катюша, повела моих подопечных на прогулку, и, как бывало часто, я вышла вместе с ними. Разумеется, я не собиралась добровольно губить несколько часов своей жизни – намеревалась на первом же перекрестке взять извозчика и поехать в Столешников переулок, чтобы встретиться с Марго. Однако вскоре планы решила изменить.

Навстречу нам шагал Стенин, любимец детей, к которому те, не раздумывая, бросились со всех ног.

– Здравствуйте, Лидочка, здравствуйте… – раскланялся он со мной, слабо сопротивляясь близнецам, тянущим его за руки. – Не откажетесь принять меня в вашу компанию, раз уж мы так удачно встретились?

На нем сегодня, вместо привычного грязно-желтого сюртука, отданного Кошкину, был темно-коричневый в красную клетку, который вдобавок сидел на нем мешком, будто с чужого плеча.

– Будем только рады, Денис Ионович, – отозвалась я, мигом решая, что к Марго могу съездить в любой другой день, а вот шанс поговорить и понаблюдать за Стениным выпадал мне столь редко, что грех им не воспользоваться.

– Вы в Александровский сад, верно? – уточнил Денис Ионович. – А то давайте лучше пройдемся по бульвару Пречистенскому – там снег почти сошел, ручьи звенят… красота! Весна скоро совсем!

– А давайте и по бульвару, – легко согласилась я. – Катюша, вы не против?

– Ничуть… – неожиданно тепло улыбнулась девушка Денису Ионовичу.

Стенин – это один из немногих, с кем наша няня была относительно приветлива. Еще бы, ежели он приходил в гости, то с радостью брал на себя детей, освобождая Катюшу от работы.

На бульваре и правда было хорошо. Дорожки уже расчистили от снега, по-весеннему яркое солнце заливало брусчатку светом, весело щебетали птицы.

Дети вели себя на прогулке на удивление прилично – видимо, дело в Стенине: как-то удавалось ему всегда парой негромких фраз унять бесконечные капризы близнецов, и даже Мари становилась шелковой. Сейчас она, как вполне приличная барышня, шла впереди нас, держа за руку Лёлечку, что-то объясняя ей на ходу и иногда приседая рядом, чтобы поправить пальтишко сестры.

Митрофанушка уже нашел себе в товарищи каких-то мальчишек и пускал с ними бумажные кораблики по ручью вдоль бульвара. Близнецы же мельтешили рядом, повиснув на руках Стенина, но мне они не мешали.

Денис Ионович Стенин… кажется, я никогда всерьез не задумывалась над тем, что он может оказаться Сорокиным. Наверное, потому, что хоть Курбатов, хоть Якимов, хоть даже покойный Балдинский казались мне достойными соперниками. Умные, проницательные люди, полные загадок и тайн. Стенин же не вызывал ничего, кроме жалости.

– Молодость – крайне опасное время, Лидочка… – признался мне вдруг Денис Ионович, щуря навстречу солнцу выцветшие голубые глаза. Такие же выцветшие, как у Елены Сергеевны. – В молодости кажется, что рано или поздно весь мир будет у твоих ног и что торопиться некуда, поскольку впереди вечность. Верите ли, но я никогда не любил детей, – продолжал он, глядя на резвящихся рядом Никки и Конни. – Шумные, неугомонные создания, которые отнимают нервы, время и ничего не дают взамен. И сейчас только понял, что взамен они дают то, за что не жалко никакого времени. Меня никто не любил так, как любят Никки