Минуты две ходила, решалась. Ба, да ведь это Серафима Голубева! Некрасиво с ней вышло, мой косяк. Впрочем, что жалеть о том, что случилось? Но сейчас мне размазывание по щекам слез видеть хочется еще меньше. Поэтому я максимально нейтрально ответил:

– Привет, Сима.

– Мне с тобой поговорить надо.

– Слушай, ну сказано уже все…

– Я не про это. – Голубева сейчас на диво спокойна, и можно даже подумать, что фурия, которая гонялась за мной у больницы, ее близнец. – Подвинься, не стоять же мне.

– Ну садись. – Я отодвинул чемоданчик Давида и освободил место.

– Слушай, помнишь, когда ты устраивался на скорую, я тебе говорила, что там мой родственник работает на седьмой?

– И? – Что-то смутно забрезжило на горизонте, какая-то догадка.

– Короче, я тогда пришла домой, ну, когда мы поругались… – Сима покраснела. – И мама заметила, что я немного расстроена…

Ох уж эти женские эвфемизмы! Приперлась домой вся в слезах и соплях, истерика до самого неба, и это называется «немного расстроена»! Что же тогда у нее идет за крупную неприятность? Атомная бомбардировка? Эпидемия чумы?

– И что же мама? – поинтересовался я.

– Она переживала за меня, и… я ей сказала, что случилось.

Голубевой надо идти работать не врачом, а в пропаганду. Все эти хлопки и подтопления с отрицательным ростом будут нервно курить в сторонке. Ее иносказания станут предметом зависти всех говорящих голов мира.

– И мама, конечно же, поделилась этой новостью со своим родственником, – закончил я.

– Да, дядя Лева… он тоже переживал за меня… Но ты не беспокойся, я ему скажу, что у нас все в порядке…

– Сима, – сказал я, – пожалуйста, запомни: у нас ничего не в порядке. Ты – очень хорошая девушка и мне с тобой было очень хорошо, но…

Да, прав был Тирион Ланнистер, не надо слушать то, что произносят до слова «но». Наверняка Сима расскажет об этом писателю Мартину. Потому что, судя по копящейся в ее глазах жидкости, она слушать начала только теперь. Я быстро достал носовой платок и вручил ей.

– Тушь, Сима. Маленький кусочек, попавший в глаз, вызовет неконтролируемое слезоотделение. Платок чистый. Вытирай слезы и иди на свое место. Потому что к нам идет Давид.

* * *

Теперь мне стала понятна странная «любовь» товарища Лебензона к моей скромной персоне. Защита семейных ценностей – наше все. И ладно. Будет возбухать – уволюсь. Не очень-то и хотелось. Портить мне жизнь на подстанции, несмотря на его должность, у него рычагов не особо много. Будет контролировать время прихода и ухода? Флаг ему в руки. Пытаться поймать меня на пьянстве? Шансы нулевые. То же самое и со звонками родственникам с целью собрать компромат о грубости, вымогании денег и даже порче имущества. Ха-ха три раза. А заставить диспетчеров посылать меня на какие-нибудь гадкие вызовы вне очереди он не имеет права. И диспетчера его в этом не поддержат. Даже если им будет жаль несчастную Симу до глубины души. Ну и, в конце концов, я – студент.

Деньги население медикам, конечно, дает. Рубли, трешки, реже – пятерки. Случается это не на каждом вызове и иной раз даже не каждое дежурство. Дают – бери, ничего зазорного я в этом не вижу. Выпрашивать подачки или намекать, что есть специальный препарат, который украли прямо из-под подушки у Брежнева и ты готов уступить его за смешные денежки, – я таким не занимаюсь. Мне неинтересно. Так что дядя Лева может названивать по следам наших выступлений хоть до китайской пасхи.

Вот Елену жалко. Если она будет моим постоянным врачом, то достанется и ей. Лучше уж скажу сразу, если что, пусть просит другого фельдшера.

* * *

– Видел?

Рядом плюхнулся Дава, кивнул в сторону высокого плечистого парня с глазами навыкат и коротким ежиком волос. Одет модно, даже шейный шелковый платок повязан. За карман рубашки зацеплены черные очки. И это в сентябре, когда солнце светит уже совсем условно. Белый халат явно не в «Медтехнике» куплен. Что-то заграничное, наверное. Или местное, но для больших людей.

– Видел, – покивал я, ничего не понимая.

– Приперся – и ноль внимания!

– Я уже понял. Ноль внимания на нас. А в чем, собственно, дело?

– Это же Барин!

– Да ты что… – Я огорченно всплеснул руками.

– Ой, все время забываю про твою амнезию. – Ашхацава тихо проговорил мне на ухо: – Это с ним ты ходил играть в покер к каким-то мажорам. И те проигрались в пух и прах.

Ага, вот оно как… Я еще раз оглядел Барина, спокойно беседующего с прихлебателями – двумя мелкими парнями в плохеньких старомодных костюмах. Те угодливо посмеивались, поглядывали в мою сторону.

– А почему его Барином кличут?

– Так фамилия соответствующая, Баринов. Слушай, Андрюх, ты говорил, что мажоры тебе три сотни задолжали после игры! Расписку дали.

Немалые деньги! Но ничего такого в вещах Панова я не нашел. Спрятал? Ладно, пока морду кирпичом, разберемся.

Я увидел, что в аудиторию вернулся лектор, достал конспект. Неужели опять все по новой?! Учеба, экзамены… Шариковая ручка в моей руке жалобно треснула.

* * *

А лектор бубнил и бубнил. Про язву желудка. Он такой старомодный или термин «язвенная болезнь» еще не в ходу? Вот он закончил про патогенез… Стоп, что-то не то. Я про такую байду и сам могу много рассказать. Полноценную лекцию, после подготовки, конечно, но смогу. Потому что когда жена заведует кафедрой и тренируется в изложении материала на тебе любимом, то ты хоть книжки читай в это время, хоть носом клюй, а в голове информация останется все равно. Двадцать семь тем Катерина Владимировна готова была прочитать на выбор и без бумажки. Эх, Катя, Катя… Похоронила, небось, мою тушку уже. Вот же… На хрена только вспоминал? Мне сейчас впору самому слезы платочком промокать. Или вторую ручку ломать.

Короче, я помню про язвенную болезнь много. Не то что фармакокинетику блокатора протонной помпы от и до изложу, но ведь это… и не… главное! Есть! Вспомнил! Уоррен открыл бактерию в прошлом году, но выделить и вырастить на пару с Маршаллом они смогут только… через год! В восемьдесят первом. Вся соль в питательных средах! Нобелевская премия две тыщи пятого года! Интересно, а фрак надо специально для церемонии шить?

Я еле досидел до конца лекции. Хрен с ним, с Барином, с мажорами… Тут просто клад под ногами! Пока препод вещал всякую древнюю пургу про лечение и прочую фигню, я записывал себе все, что мог вспомнить про это дело. Вся соль в