– Он сломался, как «форд» 1989 года.

– Заткнись, Белый! – рявкнула Иоланда и мягко окликнула Уинстона: – Дорогой, ты в порядке?

– Я убил собаку.

Фарик, видавший и не такое, не поверил в искренность друга.

– Ты отправлял ниггеров в кому, а теперь переживаешь, что пристрелил какую-то шавку?

– Это был просто пес, много он понимал. До меня не сразу дошло – таким же псом две недели назад мог быть я, там, у Деметриуса. И мой труп так же разглядывали бы, типа «какой-то ниггер, много он понимал».

Фарик бросил Уинстону свой мобильный.

– Ну на, позвони кому-нибудь, кому не насрать, плакса.

– Плюх, не будь таким! – взмолилась Иоланда. – Скажи ему что-нибудь. Он просто пытается изменить свою жизнь, но не знает как.

Фарик махнул на нее рукой.

– Борз как старинный корабль, дредноут. Видит, что к нему идут торпеды, хочет развернуться на месте, но не может. Слишком сильная инерция. Уж очень большой этот ублюдок. Слишком быстро летит. Придется справляться самому.

– Но вы же его друзья. Ты не прав, Фарик.

Уинстон прижал к уху потертый мобильник Фарика.

– Алло, «Американские Старшие братья?.. Да, мне нужен Старший брат… Нет, не я хочу стать Старшим братом, мне нужен старший брат… Сколько мне лет? Двадцать два… Слишком взрослый? С кем я говорю?.. Мистер Руссо. Мистер Руссо, если вы не пришлете чувака по адресу Восточная 109-я стрит, дом 291, то потом сильно пожалеете… Фошей, Уинстон Фошей.

Фарик засмеялся и зашвырнул свой журнал куда-то в сторону мусорных баков.

– Этот придурок безнадежен.

Повеселевший Уинстон вернулся к крыльцу, отдал Фарику телефон и взял у Инес бутылку рома. Он открутил розовую крышку и отхлебнул из бутылки.

– Ух! Да, это пойдет.

Медленно описывая круги вокруг Дер Комиссара, он принялся разливать ром вокруг трупа.

– Уинстон, что ты делаешь? – спросила Инес.

– Когда я стоял на люке, смотрел вниз, я подумал… – Он глотнул рома. – Мисс Номура, сколько ты мне книг дала почитать за все время? Штук тридцать?

– Наверное.

– Знаешь, сколько из них я прочел? Две: «Иди, вещай с горы» и «Мусаси». И сейчас я не вспомню ничего из «Иди, вещай с горы» и одну главу из «Мусаси».

Уинстон попросил у Чарльза спички, зажег одну и кинул ее в кольцо из рома. Собаку моментально окружило кольцо огня высотой по лодыжку.

– Миямото Мусаси ведь самурай, так? Чувак пытается найти путь воина и все такое. Поубивал кучу придурков, а понял не больше, чем если б никого не убивал. И вот он приходит к монаху за советом. «Укажи мне путь» типа. Монах палочкой очертил на земле круг вокруг Мусаси и ушел. Мусаси такой: «Чо за хрень?»

Чарльз отдал косяк Надин.

– Да, что за хрень, Уинстон?

Игнорируя подколки, Уинстон продолжал:

– Мусаси много часов простоял внутри круга, пытаясь понять, что монах имел в виду. Наконец, его озарило; он един со Вселенной. Окружность, как время и пространство, бесконечна.

– Йоу, Борз, тебе надо б перестать курить травку. Ты с катушек съехал. Скажи наркотикам «нет».

Уинстон распростер руки, насколько хватило размаха.

– Расширь круг, чтобы его границы достигли края Вселенной. – Он свел руки, изобразив ладонями маленький кружок. – Сожми круг, он станет размером с твою душу.

Инес и Уинстон обменялись понимающими улыбками: Старший брат из агентства станет его монахом. Уинстон вылил еще рома на тушку Дер Комиссара, нечаянно пролив немного на Бендито Бониллу. Тот все еще не пришел в сознание и валялся опасно близко к огню. Уинстон отодвинул Бендито ногой в сторону и кинул бутылку обратно Инес. Прежде чем он успел зажечь вторую спичку, Чарли О’ щелчком бросил на останки пса тлеющий окурок. В воздух поднялся столб черного дыма. Раздался треск горящей шерсти и шипение опаленной шкуры.

– Злой ты человек, Борзый. С проблемами, – сказала Иоланда из-за спины Уинстона.

Она переступила через Бендито Бониллу, усадила Джорди Уинстону на плечи и присоединилась к мужу у погребального костра. Фарик тем временем наклонился к Бендито и ткнул его медленно дышащее тело костылем.

Инес, выпив еще рома, осведомилась, сколько еще Бендито будет без сознания.

– Не знаю, но он недолго лежит, минут пять, – ответил, выпрямившись, Фарик.

– Я думала, вырубить человека с одного удара тоже из разряда «манипулятивного голливудского дерьма».

– Нет, вполне реально. Если чувак здоровенный, умеет использовать кулаки, как Борзый, все, туши свет. Я видел, как после хорошего удара народ валялся по двадцать-тридцать минут. На них мочились и все такое. – Он расстегнул ширинку и подошел поближе к Бендито. – Кстати, о птичках…

Ребе Спенсер Трокмортон уговорил свой норовистый «форд мустанг» 1966 года доехать до Восточной 112-й стрит.

– Вот оно, – сказал он вслух, уменьшил звук магнитофона и наклонился над пассажирским креслом, чтобы лучше рассмотреть кирпичное здание посреди квартала.

«Оно» было синагога Тикват Исраель, последнее место молитвы евреев в Гарлеме. Шесть лет ребе не бывал в Испанском Гарлеме, и с тех пор из молельни сделали La Iglesia de Santo Augustine[19].

Спенсер припарковал машину вторым рядом. Он стоял на тротуаре и разглядывал каменную кладку. Фасад после переделки выглядел отлично. Под крышей продолжили новый желоб и заменили водосточные трубы по обе стороны здания. Трещины под окнами второго этажа зашпаклевали. Цементная Звезда Давида над дверным проемом исчезла, ее место заняло стандартное изображение Сына Божего и двух склонившихся в молитве ангелов. К радости Спенсера, под бессчетными слоями краски на дверной раме сохранилась прибитая некогда медуза. Реставрируя здание, католики, как обычно, великолепно справились с общей картиной, не уделяя особого внимания деталям. Во время выпускного года раввинской школы Спенсер был интерном у ребе Эйба Циммермана в Гарлемской синагоге Тикват Исраель. Иудейское население Гарлема, когда-то насчитывавшее больше ста тысяч, за годы поредело. Когда Спенсер приступил к интернатуре, паства насчитывала двадцать человек, двенадцать на амбулаторном лечении, остальные были подключены к различным аппаратам жизнеобеспечения в госпитале «Маунт-Синай». Двое из тех, кто все-таки посещал службы, даже не были евреями: Оскар и Роза Альварес, пуэрториканцы, просто любили слушать соло кантора Самюэля Ливайна («Dios mío, он просто Карузо!»). Иногда, когда Ливайн затягивал «Шема! Адонаи элохейну, Адонаи эхад!», Оскар, тронутый до глубины души, подвывал «Чангу!», призывая бога совсем другого народа, йоруба. Служба, разумеется, останавливалась.