– Такова уличная жизнь, братан.

Подлизавшись к редактору, он подал идею материала в воскресный номер, в проверенной стилистике «ерническая статья про меньшинства, написанная представителем меньшинства».

– Давайте используем тренд на снижение преступности в городе, – сказал Трокмортон, поправляя галстук, чтобы показать свою серьезность и воспитанность. – Мне кажется, что ваши читатели хотят подтверждений того, что это снижение не временное. Они ищут гарантий, что криминальный элемент – будем честны, я имею в виду уличную афроамериканскую и латиноамериканскую молодежь и, может, пару-тройку итальянцев – не впал просто в спячку, как саранча, ожидающая очередного зова природы. Кто может утверждать, что в один прекрасный день они вдруг не выберутся на свет и не пожрут город?

Редактор откинулся на спинку кресла, запустив пальцы под подтяжки.

– Рентгеновский снимок спящего гиганта. Немного отдает алармизмом – а где здесь эмоциональный подтекст?

– Боковая врезка на тему истории афроамериканского педогенеза[20].

– Брюхатые черные девочки – всегда хороший материал для колонки редактора. Но с чего ты взял, что сможешь сойти в этой суровой среде за своего? Стать одним из них?

Спенсер опустил плечи, сложил руки на груди и выдал куплет классическим хип-хоп-метром, складывая рифмы, слово степист, приглашающий другого танцора повторить сложную дробь:

Редактор с готовностью подхватил зачин и закончил строфу, словно японский придворный поэт, обменивающийся хайку с Басё:

– А ты хорош, Трокмортон. Очень хорош.

У входа в дом № 291 по Восточной 109-й стрит стояли двое подростков со строгими лицами. Оба демонстрировали выверенную асимметрию: одна штанина подвернута под колено, тонкая икра под ней вылощена до махагонового блеска, одна серьга, одно кольцо в носу, одна сбритая бровь. Чтобы сделать стилистический дисбаланс еще сильнее, на более высоком парнишке красовалась футболка с надписью «У МЕНЯ НЕТ ВРЕМЯ НА ФАЛЬШИВЫХ НИГГЕРОВ», а на другом – с надписью «Я ЛЮБЛЮ ЧЕРНОКОЖИХ И НЕНАВИЖУ НИГГЕРОВ».

У Спенсера закружилась голова.

– Привет, ребята. – Он поднял руки, как покачнувшийся на бревне гимнаст, и дурнота чуть отступила. – Ваши рубашки напомнили мне один парадокс. Поиск истинного ниггера внутри нас и одновременно ненависть к тому же самому ниггеру в окружающих. Вроде «Я реальный ниггер, но я ненавижу всех остальных ниггеров, которые не похожи на меня, а именно не подходят под мое идиосинкразическое восприятие подлинной ниггеральности».

– Ребята? – спросил коротышка.

Второй смотрел, не отрываясь, на винтажные колпаки «мустанга».

– Не «ребенок» в несколько унизительном смысле этого слова, я имел в виду скорее «брат мой», «кореш», «компадре», даже «ниггер». Знакомо ли вам семейство Фошей?

Парень повернулся к товарищу и начал говорить, словно Спенсера там не было:

– Слышал этого ниггера, брат мой? Почем, думаешь, дадут за эти колпаки?

Несколько обеспокоенный судьбой своего автомобиля, Спенсер вытащил «Малый том иудейского просвещения» и успокоил себя пассажем из Талмуда: «Богу противен тот, кто спешит обвинить ближнего». Протиснувшись между ребятами, он вошел в здание.

Коридор выглядел как атомный циклотрон: дети теснились в проходах, черные и коричневые молекулы скользили по линолеуму, отскакивали от стен, движимые скукой, катализатором лета.

– Кто тут знает Уинстона Фошей?

Услышал эту фразу, все дети застыли как манекены. Спенсер попробовал другой подход:

– Уинстон Фошей? Buenas tardes, muchachos. Yo buscando para el niño negro, Уи-и-инстон Фошей?

Никакой реакции. В конце коридора открылась дверь.

– Сюда, – сказал голос без лица.

Дети не двинулись с места, пока дверь за ним не захлопнулась.

Ожидаемых фанфар Спенсер не услышал. Он подготовился к наставничеству, перечитал свою коллекцию литературы о неимущих – Стейнбек, Буковски, Хансберри, Хёрстон – в надежде лучше проникнуться миром рабочей бедноты. Ему казалось, что его встретит праздничная атмосфера – шары, плакат, висящий над живыми воплощениями благородной нищеты. Пышнотелая матрона вручит ему скромное угощение, пирожное с одной свечкой, и, прижав к объемистой груди, представит своего малолетнего оборванца.

Он прошел на голос до конца коридора и оказался в тесной гостиной, где действительно обнаружилась грудастая чернокожая женщина. Но она взглянула на Спенсера, бросила:

– Черт возьми, только не это! – и шлепнулась на диван, в отвращении качая головой.

Находившийся там же джентльмен с серьезными физическими недостатками, который рассматривал под лупой фальшивые двадцатидолларовые купюры, обратил на него увеличенный стеклом глаз.

– Борзый, тебе прислали какого-то альтернативно-хиппи-придурочного ниггера.

– Я пытался найти вашу квартиру, но дети в коридоре не сказали мне, где живет Уинстон.

Черный бегемот в мешковатых штанах и майке жестом пригласил Спенсера сесть в садовое кресло у книжной полки.

– Они, видать, решили, что ты коп. Если б ты спросил про Борзого, тебе сказали бы, в какую дверь постучать.

Спенсер осторожно уселся в скрипучее кресло. Судя по суровым лицам хозяев, ему стоило приготовиться к трибуналу.

– Я Спенсер Трокмортон. А вы, должно быть, родственники Уинстона. Где же мой счастливчик-протеже? – Уинстон указал на ребенка, который под опасным углом упирался в кинескоп телевизора, расставив ноги, нос к носу с ритм-н-блюзовой дивой, и мотал в такт музыке упакованной в памперс попой. – Вряд ли этот карапуз и есть маленький Уинстон.

Никто не ответил. Спенсер оглядел тесную, без окон, удушающе жаркую комнату, в кои веки ощущая себя не на своем месте.

– У этого мудилы на голове дреды! – возопила женщина.

Большой парень поскреб подбородок.

– Терпеть не могу ниггеров с дредами. Я еще понимаю стрижку «под кокос», но американский ниггер с дредами? Они слишком высокомерные.

– Считают себя плейбоями.

– Но без дредов их не отличишь от какого-нибудь почтальона.

– Да, ничего особенного.

– Охуенно духовные.

– Охуенно революционные.