Иными словами, самоуправление ребенка в соответствии с установленными взрослым правилами не основано на ясном ощущении объективной реальности и не включает в себя активную оценку требований этой реальности. Правило, установленное взрослыми на данный момент, — это помощь ребенку в совершении намеренного действия. Пока ребенок будет опираться на эту помощь, его самоуправление будет оставаться пассивным. Оно состоит из привычной, «накатанной» (reeling off) активности, которая включается его интересом и направляется в соответствии с жесткой внутренней программой, в той самой мере отражая его все еще неадекватное представление о реальной ситуации. Разумно предположить, что этот процесс включает в себя неполное ощущение индивидуального выбора или действия, но зато включает в себя ясное определение «правильного» способа действия. Упрямая детская «воля» теперь говорит от имени авторитета взрослого, поскольку прежде этот авторитет был обусловлен воспоминаниями о раннем опыте.

Следовательно, по крайней мере, насколько это связано с детством, мы можем несколько прояснить смысл ригидной воли и разрешить связанные с ней парадоксы. Ригидная воля ребенка — это просто идея, в которую он верит, не понимая логической основы, чтобы достичь своей цели, — а цель может быть достигнута только благодаря жесткой внутренней программе правил, заложенной у него в памяти. Следовательно, полное самоуправление и действия ограничиваются, но при этом убежденность сохраняется. Далее мы увидим, что нечто похожее можно сказать и о ригидности взрослого, хотя, разумеется, динамика его психического состояния будет совершенно иной.

Обычно субъективный зазор, который, по ощущениям ребенка, отделяет его от внешнего мира, постепенно исчезает. Развивается объективация внешней реальности, а вместе с ней — подлинное волевое самоуправление. Но мы знаем, что развитие не всегда происходит именно так. На примере ригидного характера мы видим, как взрослые продолжают жить под влиянием авторитетных правил.

Такие люди, как и люди с истерическим характером, по-прежнему ощущают себя не совсем зрелыми взрослыми людьми и продолжают конкурировать со взрослыми, не осознавая, что они это делают, вспоминая или, скорее, создавая образы взрослых, обладающих непререкаемым авторитетом, и постоянно ссылаясь на авторитетные правила. Для таких людей осознание авторитетных норм и правил оказывается столь весомым, что ощущение индивидуального выбора и независимого принятия решения само по себе становится смелым и тревожным. Следование нормам и правилам и конкуренция с авторитетными фигурами осложняет и делает невозможным такой индивидуальный выбор («Я не знаю, что я хочу!»). В какой-то мере, как мы увидим далее, опора на такие правила даже смещает оценку внешней реальности. Как и в случае с ребенком, субъективное действие и самоуправление ограничены, зато вполне доступно осуществление «желания», которое не запрещается, считаясь правильным выходом, верным решением, принятым в соответствии с обстоятельствами.

Разумеется, психологическая функция таких правил и моделей у ригидных взрослых другая, чем у детей. Взрослому, в отличие от ребенка, не нужно поддерживать когнитивно ограниченную способность самоуправления. К тому же эта функция у детей не столь экономична, как у взрослых, которым она обычно помогает следовать привычкам и правилам. Правила и модели, которым следует ригидный характер, всегда оказываются избыточными. Они используются взрослым, обладающим когнитивной способностью к самоуправлению, но не рискующим это делать. Авторитет таких правил и моделей, которые были полезны и убедительны для беспомощного ребенка, теперь становится препятствием к самоуправлению дееспособного взрослого.

Чрезмерность управления имеет ряд симптоматических разновидностей. Наверное, самой главной из них, присущей всем видам ригидного характера, является особый тип самоосознания. Развиваются самоосознаваемые роли, которые являются версиями и дериватами именно тех моделей и правил, которые адаптированы к условиям жизни взрослых. Адвокат стремится себя вести так, как, по его мнению, должен вести себя адвокат. Внешнее проявление такого самоосознания и самоуправления заключается в преувеличенной целенаправленности действий и высокопарном и напыщенном поведении. Обыкновенное действие, в котором внимание в основном фокусируется на цели, затрудняется вниманием, направленным на контроль самого процесса.

Но внутренний контроль такого типа не всегда проявляется так мягко, чтобы ощущаться только как внутреннее препятствие. Может появиться напряжение и разрыв между спонтанными реакциями человека и его суждениями, а также требованиями и указаниями, порожденными его внутренними нормами и моделями. Эти требования и указания, обычно принимающие индивидуальную форму самоосознания, придирок или побуждающего чувства «Мне следовало бы» или «Я должен», часто затмевают, подавляют спонтанные реакции, надежды и суждения. Такие люди часто думают, что они хотят делать то, что, по существу, они только считают, что нужно было бы сделать, или они уже не знают, что они хотят делать, или у них ослабевает ощущение того, что они хотят сделать.

Женщина, продолжающая отношения, которые, по ее настоятельному убеждению, она хочет завершить, говорит о своей привязанности как о необъяснимой «зависимости».

Другая женщина, которая долго считала, что «действительно хочет» переехать в другой город, на самом деле только думала, что это ей следует сделать, презрительно приписывая свое бездействие «инерции».

Иными словами, такие люди в той или иной мере отчуждены от чувств и мотиваций, не соответствующих их правилам и моделям, — их «следовало бы». Они часто прикладывают усилия воли (опирающиеся на правила), чтобы подавить свои истинные желания. В этой борьбе воли усилия ригидного характера в идентификации себя и того, что ему хочется сделать, с тем, каким, по его мнению, ему следовало быть и что следовало бы хотеть сделать, — эти усилия могут быть достаточно велики не только для того, чтобы ослабить его истинные желания, а чтобы сделать их неузнаваемыми для себя.

Пожилой мужчина, хороший специалист, с чувством собственного достоинства говорит о своих внезапных приступах сильного пьянства: «Я не хочу пить! По всей вероятности, что-то детское внутри меня хочет выпить, но я этого не хочу!»

В таких случаях реальные чувства и мотивации у человека выражаются не только в совершении конкретного действия, но и в том, что они влияют на сознание, даже если оно этого не ощущает. Из-за этого возникает напряжение и волевая борьба. Но идентификация себя и своей воли ригидной личностью мешает ей выявить качество ее истинных желаний как таковых и ослабляет их ощущение, сводя все лишь к недостаточным усилиям воли либо вообще к безволию, что внешне часто проявляется в признании «слабости», «зависимости», «инертности», «чего-то детского внутри».

Ограничение ощущения мотивации включает в себя и ограничение объективного взгляда на внешнюю ситуацию или на фигуру, вызывающую интерес. Тогда создается селективная картина, подкрепляющая представление ригидной личности о том, что ей следует делать; эта картина исключает все, что касается ее реальных чувств, ее желаний и зачастую — ее действий. Она исключает всю реальную притягательную силу неодобряемых связей, облегчение от употребления алкоголя, неприятную реальность изменений, которые ей приходится наблюдать.