class="p1">— Я знаю, Дерек… И я благодарна, правда, что вы приютили меня, что… — она прикрыла глаза. — Просто конкретно насчёт еды — вот кушать сейчас хочется меньше всего на свете.

— Так тоже нельзя, — вздохнул я, качая головой.

— Мне кажется, в этой жизни слишком много, чего «нельзя», — горько усмехнулась О’Нилл. — Вот только разбираться с этим всем «нельзя» не хочется совершенно. Так и живём, так и живём…

— Папа тоже нервничает, — признался я. — Места себе не находит, хоть и пытается делать вид, что всё у него в порядке… Но, знаешь… Твоя мама — первая женщина за последние десять лет, которая смогла что-то в нём растопить. С которой он снова стал счастливым, перестал себя чувствовать бесполезным стариком, как в последние годы говорил… Шевельнула что-то. Вот такие вот вы, леди О’Нилл, роковые женщины в нашей, Никсонов, жизни.

— Так странно это про маму слышать, конечно, — усмехнувшись, Сара поправила вязаный кардиган и снова устремила взгляд вдаль. — Но я тоже по ней видела, как она менялась с твоим отцом. Как сияла, приезжая с очередного свидания, как радовалась, что вот-вот мы сможем зажить по-нормальному… Они планы на совместное будущее строили. Ты представляешь, мама даже спрашивала у меня в октябре ещё, как бы я отнеслась, если бы она с шерифом начала встречаться!

А в декабре я предлагал отцу сделать ей предложение. Не моё, конечно, дело было, но…

— А ты что сказала? — я облокотился на подоконник и обратился в слух. — Дала добро?

Так приятно было вот так просто говорить с О’Нилл… Когда она находилась в моём доме, никуда не бежала, не торопилась. Ни единая душа не отвлекала, на её внимание не претендовала…

— Я, конечно, поддержала. Это было так необычно. Наблюдать за ней, счастливой, — Сара грустно вздохнула.

— Мама у тебя и правда очень приятная. Не знаю, что произойти могло, что вот так вот всё… — я махнул рукой. — Вот всё, чем ты поделилась, то же самое о папе могу сказать. Оттаял, улыбаться стал постоянно. Влюблённый такой… Ходили с ним как два дурака.

— Дерек… — О’Нилл качнула головой, словно в очередной раз проводила черту, перед которой нужно было притормозить. А лучше — вообще остановиться.

— Не говори ничего, — ведь по одному только тону мог предугадать тему лекции, которую пришлось бы выслушать, произнеси я ещё хоть слово.

«О какой влюблённости ты продолжаешь думать? Пожалуйста, прекрати. Ты же знаешь, что я люблю Майкла. Особенно сейчас! Уже всё узнал. Про кольцо моё, что так тебе глаза мозолило. Про отношения наши. Про брак, заключённый на небесах».

Бла-бла-бла.

— Ты очень хороший, — выдала она невпопад, смягчив голос. — Никак не пойму, чем могла это заслужить… И мне невыносимо… Как и тебе невыносимо до сих пор, что я занята, так и мне, что я — причина того, что ты себя хреново чувствуешь. И это ведь так давно уже… Искренне жаль, что не могу ответить взаимностью. Меня это всё так же мучает, не отпускает с того дня, как я всё узнала, правда! Я столько обо всём этом говорила, столько же и молчала, каждый раз ранить боялась, но куда уже больнее? Возможно, при других обстоятельствах… Как же мне жаль.

— И я уже говорил… Ты здесь не при чём. Тут никто не при чём, даже твой Тёрнер, — хмыкнул я. — Такова жизнь, ничего с этим не поделать…

— Если бы я как-то могла что-то изменить… Вот как быть? Я тоже, знаешь, чувствую себя иногда совсем паршиво. Так паршиво, что… Мне совсем не здóрово, что я делаю кому-то больно, — Сара поёжилась и обхватила себя руками, а я обратил внимание, что она дрожит. — Что делаю больно тебе…

— Ты чего трясёшься? — заволновался я, коснувшись её плеча.

— Всё сразу, если честно, — шмыгая носом. — Я и от нервов, и устала, и неловко, и прохладно у вас…

— Прохладно? — удивлённо произнёс я. — Вроде бы нет… Хочешь, чай горячий принесу?

— Не беспокойся, пожалуйста. Не надо, — О’Нилл качнула головой. — К тому же, кошмарно голова болит, все эти резкие движения сейчас точно лучше не сделают.

— Ну вот… Ещё и голова болит, может, вообще температура? Ложись под одеяло, в кровать? Давай градусник принесу, хорошо? — я всё же засуетился, не понимая, куда бежать и чем помогать. Хотелось крепко обнять и забрать это неприятное ощущение себе.

— Нет, температуры точно нет. Может, таблетку от головы? — произнесла она с надеждой.

— Уверена? — недоверчиво протянул я, а потом подошёл ближе и устроил на лбу Сары ладонь. — И правда, не горячая! Тогда обезболивающее?

А мы похожи даже больше, чем ты представляешь себе… Сразу вспомнилось, как кошмарно разрывались виски́, когда все одноклассники, и я в их числе, стали свидетелями громкого объяснения в любви. Чего-то большего, чем просто признания…

— Пожалуй, да. Я устала, а от лекарства не откажусь, о чём-о чём, а об этом не подумала, когда вещи собирала, — как-то виновато улыбаясь. Казалось, будь её воля, ни за что бы не стала просить о помощи хоть в чём угодно. — Извини, если напрягаю. Мне это всё и самой… Не очень нравится.

— Ты что, мне в радость, — ляпнул я, не подумав, но Сара, кажется, вообще не обратила внимание. Ну или сделала вид, что не обратила.

Спустившись на первый этаж, зашёл на кухню. Под вопрошающий взгляд отца достал таблетку из аптечки и налил воды в стакан. Выдохнув, замер перед раковиной, а потом окатил водой лицо, пытаясь унять неизвестно откуда взявшийся мандраж.

К чему вообще это всё было? Я проклинал себя за слабость. Больше всего на свете хотелось занести сейчас обезболивающее и уйти прочь, чтобы не находиться рядом, не сходить от этого с ума, не чувствовать себя пустым местом. Но я бы обманул себя, если бы смог пойти наперекор своему подсознанию и такое решение и принял. Тогда бы стало ещё хуже.

Пусть, чёрт, хоть так. Но рядом буду.

— Вот, — вернувшись в комнату, я протянул Саре лекарство и присел на край кровати. — Ты совсем бледная…

— Что-то чем ближе к ночи, тем мне отвратительнее, — она вздохнула. — Всё это — чистой воды бред. Я как думаю, что мама… Что… Чёрт, как так можно было поступить?! С мужчиной своим, со мной… Как?

О’Нилл всхлипнула. И ещё раз. И ещё, пока всхлипы не слились в рыдания.

Опешив, хоть такая реакция измученной девушки-подростка и была вполне естественной, я сел ближе и сгрёб её в свои объятия, пытаясь успокоить. В конце концов, я имел на это право, ведь друзьям не запрещено обниматься?