На поминках народу было меньше – только самые близкие. Сашка с тревогой смотрел, как Лялька пьет, почти не закусывая, одну рюмку за другой, – но она словно бы и не пьянела, только глаза все наливались и наливались слезами. Она смаргивала, вытирая пальцами щеки, а слезы подступали опять. Наконец, народ разошелся. Сашка пересидел всех: ушел на второе крыльцо и курил, рассеянно глядя в сад. У него было странное состояние, какой-то озноб, но не тела, а души. Это было похоже на мгновенный приступ пронзительного страха, когда стоишь где-нибудь на высоте и смотришь вниз, представляя, что сорвался и падаешь. Такое состояние часто накатывало на железнодорожном мосту – Сашка никогда не любил там ходить и норовил перебежать по рельсам…

– Вот он где!

Ляля присела к нему на ступеньку, мать с отцом стояли напротив, и у Сашки вдруг возникло забытое детское чувство покоя и уюта. Все дома. Вот мама, вот папа, вот Лялька, вот он сам – вся семья в сборе. И было так чудовищно несправедливо, что сейчас они разойдутся в разные стороны. Впервые за последние годы они с отцом взглянули друг другу в глаза, и Сашка понял, что отец думает о том же самом.

– Саш, ну скажи хоть ты ей! Я предлагаю Ляле поехать ко мне, раз уж она не хочет, чтобы я с ней оставалась! – сказала мать.

– Не хочешь? – спросил Сашка у Оли.

– Не хочу.

– Мам, она не хочет. Ты поезжай с… папой. – Он сто лет не называл так отца и запнулся. – А я еще побуду. Если Ляля захочет, я потом ее к тебе привезу. Правда, Ляль?

– Да нет, я не поеду. Теть Тань, вы не волнуйтесь, все будет нормально! Я так устала. Я сейчас спать лягу. Спасибо вам за все!

– Ну ладно, береги себя! Саш! Ты тут смотри…

Мать взглянула на него, нахмурив брови – Сашка знал, о чем она думает.

– Мам, я все знаю, что ты хочешь сказать. Поезжайте!

Они, наконец, ушли. Сашка обнял Лялю за плечи, и она тут же положила голову ему на плечо:

– Дай мне сигаретку…

– Не знал, что ты куришь!

– Да я и не курю, так…

Они долго сидели молча, глядя в темнеющий сад. Потом Лялька вздохнула и поднялась:

– Пойдем, чаю попьем? Пить хочется.

– Пойдем.

– Поставишь чайник? А я переоденусь, а то это черное меня душит.

Ушла и пропала. Сашка поставил чайник, прибрал со стола забытое блюдо с остатками салата, пару рюмок и мятые салфетки; домыл, усмехаясь, остатки грязной посуды – видела бы жена! Потом приоткрыл дверь: Ляля стояла посреди комнаты, в длинной мужской рубашке – старинной, дедовой – и в носках, а джинсы держала в руках.

– Ты как, Ляль?

– Ты знаешь, я только сейчас поняла, что бабушки нет. Совсем нет, нигде. Никого больше нет…

Лицо ее вдруг скривилось совершенно по-детски, и Лялька заплакала навзрыд, обняв его за шею. Она всегда так плакала: горько и бурно, огромными, как горошины, слезами – у Саши тут же промокла рубашка на плече.

– Никого, никого нет! Я совсем одна осталась, совсем…

– Ну что ты! Как же ты одна, когда есть мы? Мама, я! Что ты, Лялька!

Он гладил ее по голове, по спине, по длинным неприбранным волосам и так любил, что было больно под левой лопаткой. Потом поцеловал – в висок, в щеку и, повернув ладонью ее голову, в мягкие соленые губы. Поцеловал слишком серьезно для простого утешения, но Лялька словно не заметила и все стояла, прижавшись к нему, всхлипывала, вздыхала и шмыгала носом.

– Дать тебе носовой платок?

– Да у меня есть…

– Ну, давай: гром победы раздавайся!

Лялька засмеялась сквозь слезы: бабушка так дразнила деда, который всегда сморкался чрезвычайно трубно и громко.

– Ладно, пусти-ка, пойду умоюсь…

Она подобрала упавшие на пол джинсы и вышла, а Сашка все стоял, ощущая странную пустоту – в руках, в теле, в душе…

– Саш? Ты чего тут стоишь? Чай остывает.

Он обернулся – Ольга подошла поближе:

– Саш, что ты?

– Я люблю тебя.

Он наконец сорвался в пропасть. Ольга молчала.

– Вот видишь, я все-таки смог это сказать. Не прошло и двадцати лет.

– Тебе просто меня жалко.

– Мне тебя жалко. И я тебя люблю. И всегда любил. И я не знаю, что с этим делать. И никогда не знал. Что делать, Ляль, а?

– Чай пить, что ж еще…

Сашка сидел за столом, мрачно глядя на Ольгу, которая все помешивала и помешивала остывший чай, все звенела и звенела ложечкой, пока он эту ложечку у нее не отобрал. Она сказала, глядя в сторону:

– У тебя совершенно замечательный мальчик.

– Какой… мальчик…

– Сын! Твой сын, Тимоша. Ты забыл, что у тебя есть сын?

– Откуда ты знаешь… моего сына?!

– Саша! Ау! – Лялька помахала у него перед носом растопыренной ладошкой. – Я второй месяц учу твоего сына! Что с тобой?

– Ты учишь моего сына?! То есть… Ты что хочешь сказать… Ольга Сергеевна – это ты?! Тимофей нам все уши прожужжал: Ольга Сергеевна, Ольга Сергеевна! А мне и в голову не пришло, что… И фамилия другая… Так это ты – Хомская?!

– Я.

– Бахрушина – лучше.

Лялька пожала плечами:

– Фамилия как фамилия. Ты разве не видел меня первого сентября?

– Первого сентября? Первого сентября…

Первое сентября он не запомнил. Ему так не хотелось, чтобы Тимофей шел именно в эту школу, но она была лучшей в городе. Сорокин ужасно разволновался, оказавшись на школьном дворе посреди толпы галдящих детей с букетами: тут же ожили все воспоминания, и Лялька мерещилась ему за каждым углом – может, и видел ее на самом деле, но не осознал. Он ужасно жалел Тимофея, который выглядел крошечным и беззащитным, и Александр вдруг подумал, что впервые, пожалуй, так сильно ощущает свое отцовство: на каком-то глубинном – физическом, зверином уровне. Горло перегрызу, если кто обидит, думал он, даже как-то гордясь собой. Просто на все был готов! На все, только не на то, чтобы ходить в эту школу. Поэтому на родительское собрание отправилась Томка…

– У тебя милая жена. Похоже, очень тебя любит. Я не хотела брать вашего сына, правда. Но она так настаивала. Ей сказали, я лучшая учительница. Я не смогла придумать, как отказать…

Он молчал.

– Не могла же я заявить: не возьму вашего сына, потому что… потому что сто лет назад целовалась с его отцом в малиннике.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Сашка отвернулся первым. Малинник – это было лучшее, что с ними произошло за эти годы, – первое чувство, самое чистое и светлое.

– Ладно, Саш. Поздно.

Он предпочел не понять: