– Я люблю тебя! Слышишь, я люблю тебя! Я люблю тебя…

Ей показалось – он услышал.

Леночка на похороны не приехала. Все те же Сорокины помянули вместе с Ольгой раба Божьего Андрея, а бабушке она ничего не сказала: та все равно забыла бы через пять минут. Но Наталья Львовна еще долго спрашивала у Оли:

– А где же Андрюшечка? Почему не приходит ко мне?

И Ольга, каждый раз чувствуя, как в сердце ей вонзается ледяная игла, терпеливо отвечала:

– Бабушка, он в Канаде. Он поехал проведать дочь и внука. У него там дочка, Леночка. Ты же помнишь Леночку?

Леночку Наталья Львовна помнила: «А что она делает в Канаде?» Но через пару часов – или через день – спрашивала опять: «А где же Андрюшечка?» И Ольга думала: такой казни я точно не заслужила.

Хотя Сорокин честно не собирался ничего предпринимать, Лялька, которую он до этого полтора года вообще не видел, стала, как нарочно, все время попадаться ему на глаза: ехал домой, а она своим размеренным шагом шла из школы; приходил к матери – а она как раз уходила; однажды заметил ее в аптеке, но пока, приплясывая от нетерпения, расплачивался в кассе, Лялька получила свои лекарства и исчезла. В другой раз возвращался из магазина, а Лялька сидела на автобусной остановке на той стороне улицы – он остановился, постоял, потом несмело помахал ей рукой и подумал: перейти? Но подошедший автобус загородил от него Ольгу, а когда отъехал, ее уже не было, и Сорокин не сразу сообразил, что на этом автобусе она и уехала.

В одну из суббот Сорокин возвращался из «Ашана» и притормозил у парка, за которым был дом Бахрушиных: кто-то позвонил, а Сашка не любил разговаривать за рулем. Лялька шла ему навстречу и остановилась передохнуть, поставив в снег тяжелую сумку как раз у его машины. Она подняла голову вверх и зажмурилась под лучами еще не жаркого мартовского солнца: после долгой оттепели вдруг пошел обвальный снег, потом ударили нежданные морозы и все деревья стояли в инее и снегу под нестерпимо-синим небом. Сорокин, пока ехал, все любовался серебряными лесами вдоль дороги: настоящее Берендеево царство! А сейчас залюбовался Лялькой, забыв про верещащий мобильник: она была в коротеньком полушубке, джинсах и валеночках, в ярком крестьянском платке, такая справная и уютная, такая родная, что у него защемило сердце. Щеки горели румянцем, она улыбалась, а брови, ресницы и волосы, выбившиеся из-под платка, совершенно заиндевели… Ольга подняла сумку, перешла дорогу и скрылась в парке. Сорокин машинально приложил к уху мобильник, в котором уже никого не было, послушал, ничего не понял и поехал дальше – а лицо Ляльки-Снегурочки так и стояло перед глазами. И только у переезда, пережидая товарняк, сообразил, что вполне мог бы подвезти ее до дому!

А Ольга медленно брела по парку, наслаждаясь солнцем, хрустом снега под ногами, звонким теньканьем синиц, которые не верили ни в какие морозы, и думала: это Андрюша! Это он для меня устроил такую радость. Это он! Жить ей было не просто. Бабушке день ото дня становилось хуже, она порой путала внучку с покойной дочерью, и, уходя в школу, Ольга не знала, к чему вернется. В оттепель ужасно протекла крыша, и она с тоской думала: летом придется чинить. У старых яблонь обледенели и обломались толстые сучья – надо будет спилить. Прогнил мостик через овраг, так что ей приходилось ступать осторожно, помня о двух сломанных досках…

На самом деле, работа по дому ее только отвлекала: времени вдруг стало так много, что некуда было девать, но оно сгустилось и застыло, как желе, и Ольга с трудом продиралась от утра к полудню и дальше к вечеру. Особенно неподвижными были ночи, в которых она тонула, как в глубоких черных колодцах, почти не различая света вверху. Последние письма Андрея она скоро выучила наизусть и шептала по ночам, как молитву: «Милая моя, желанная, счастье мое, любовь моя…» Ей так чудовищно не хватало Андрея, что она все время с ним разговаривала: рассказывала, как провела день, советовалась, жаловалась и благодарила за каждую малюсенькую радость, случившуюся в течение дня, потому что была уверена: это он! Это он помогает ей – оттуда. Кто же, кроме него…

Зима медленно перевалила в весну, весна – в лето, в августе Ольга поставила памятник Андрею Евгеньевичу, обновила ограду и цветочницу. Она часто туда приходила, сидела на лавочке, смотрела в родные лица на фотографиях, просила, чтобы дед и мама поддержали там Андрюшу, помогли ему на первых порах. Иногда тихонько читала вслух – Андрей был большим любителем поэзии, много стихов знал наизусть и сам читал замечательно и проникновенно.

Разбирая бумаги, Ольга нашла старую тетрадку в черном дерматиновом переплете, всю исписанную его мелким острым почерком – синими подвыцветшими чернилами. Это оказались его собственные юношеские стихи, просто ужасные. В конце была поздняя приписка черной шариковой ручкой: «Читал и огорчился: зачем читать учился! Да, брат, ты точно не Байрон!» Лялька засмеялась и поцеловала тетрадку – прямо в Байрона.

В сентябре Тимоша Сорокин пошел в первый класс, а в середине октября умерла Наталья Львовна. Когда то, что еще совсем недавно было бабушкой, увезли, дом замолчал. Лялька сидела в самом его центре, на кухне, и не слышала ни звука: ни скрипа половиц, ни треска рассыхающихся балок, ни шороха мышей, ни стука форточки от ветра. И дом, и все они – кресла, шкафы и кровати, книги на полках и картины на стенах, чашки в буфете и старый неработающий патефон в углу – все они молча смотрели на Лялю и чего-то от нее ждали. Надо им сказать – подумала она и громко произнесла:

– Бабушка умерла!

Кто-то горько вздохнул. Тогда Лялька побрела по дому и каждой комнате, веранде, крыльцу и лестнице объяснила: бабушка умерла. Только в ту комнату, где последнее время безвыходно обитала Наталья Львовна, она не вошла.

Сорокин же узнал совершенно случайно – позвонила мать:

– Ты не заезжай за мной, меня отец захватит…

– Куда захватит?

Оказывается, Наталья Львовна скончалась и похороны уже завтра, а Лялька ему даже не сообщила! Конечно – Саша понимал – ей было ни до чего, но уж ему-то могла бы! Он не смог отменить важную встречу и приехал прямо на кладбище, к самому концу церемонии, даже горсть земли бросить не успел. Долго метался среди могил – давно не был, все изменилось. Потом углядел отца, который махал ему рукой, подошел, увидел мать, она обнимала за плечи Ляльку – бледную, некрасивую, в неуклюжих черных одеждах. Она не плакала, смотрела куда-то мимо всех. Сашка пробился к ней, идя против течения – все уже потянулись к выходу, к автобусу и машинам. На секунду ему показалось, что это уже когда-то было – он бежал к Ляльке, проталкиваясь среди темных фигур. Когда?

Наталью Львовну в городе помнили и любили, поэтому народу было много, но Саша не видел никого, кроме Ляли – только ее мертвенно-белое лицо и невидящие глаза. Она, наконец, заметила Сашку, протянула к нему руки, они обнялись, вцепившись друг в друга так, что перехватило дыхание, – и в ту же секунду рухнула, не выдержав, та крепостная стена, которую он старательно возводил все эти годы, и громадная волна любви накрыла его с головой. Вся защитная броня, все доспехи, кольчуги и латы осыпались, зазвенев, – голым и бо€сым стоял он на пронизывающем ветру горя и любви.