а именно соотношением цен, распространенных перед Первой мировой войной. Крестьяне же, напротив, понимали стоимость в контексте рынка. С их точки зрения, стоимость зерна была равна количеству денег или товаров, на которое его можно было обменять на открытом рынке в конкретный момент, а поскольку к лету 1918 года количество денег и товаров значительно возросло, крестьяне воспринимали оплату «эквивалентами» как откровенно заниженную[109]. В результате товарообмен не только не упрочил союз между крестьянами и советским правительством, но лишь усилил их взаимное недоверие друг к другу.

Реакция большевиков на проблему заключалась в попытке сделать товарообмен обязательным сначала для губерний, составлявших житницу Советской России, а летом 1919 года – и для всей сельской территории России. На всех территориальных уровнях продовольственные органы и кооперативы должны были получать промтовары в соответствии с общим объемом заготовленного зерна. Нормы по промтоварам на человека для данного региона (уезда, района или деревни) определялись делением количества выделенных для региона товаров на число жителей. Прежде чем получить промтовары, потребители должны были предоставить доказательство выполнения своих обязательств по поставкам, и магазины несли ответственность в случаях, если товары попадали не к тем крестьянам [Систематический сборник декретов 1919: 351–356; Дихтяр 1961: 98-101].

Этот план усиливал коллективную ответственность в ущерб объявленным в рамках товарообмена целям эквивалентности и стимулирования, поскольку размеры пайков соответствовали совокупным продовольственным поставкам из деревни или уезда, в то время как уровни изъятия отличались от домохозяйства к домохозяйству. За счет коллективной ответственности руководство стремилось совместить принцип обмена и классовую политику. Если бы продуктовый обмен проходил на индивидуальном уровне, получателями выдаваемых государством промтоваров стали бы только зажиточные крестьяне, имеющие излишки урожая. По политическим и идеологическим причинам большевики не хотели этого допустить. На формирование конечного вида политики товарообмена (как и комбедов, которые должны были заниматься ее осуществлением) повлияло решение большевиков заручиться поддержкой узкого союза рабочих и беднейших крестьян, а не широкой рабоче-крестьянской коалиции. Соответственно, крестьяне-бедняки освобождались от обязательного изъятия зерна, но могли получать материальную выгоду от успешных реквизиционных кампаний. Таким образом, большевики направляли стимулы через посредников в лице бедных крестьян, которые, согласно их ожиданиям, обеспечивали бы желаемый эффект от этих стимулов с помощью принуждения других крестьян[110].

И все же, даже при условии, что стимулы производителей снижались из-за непрямой, коллективной структуры вознаграждений, товарообмен мог бы сработать, если бы продовольственные комитеты контролировали достаточные объемы товаров. Однако их запасы были мизерными. За первые восемь месяцев 1919 года – кульминации политики товарообмена – удавалось распределять менее одного фунта сахара на сельского жителя, от двух до трех метров ткани и по одной паре обуви на 40–50 человек. С учетом того, сколько товаров можно было получить от мешочников в тот же период, этого изобилия едва ли хватало, чтобы увести крестьян от свободного рынка [Carr 1952,2:233–234; Дихтяр 1961:100]. К 1920 году даже «умеренные» члены советской экономической администрации пришли к выводу, что товарообмен останется тщетным, «до того как рабочие организуют и пустят промышленность, создадут товарный фонд». В то же время бытовал взгляд, вызванный повышенной эффективностью заготовительных кампаний 1919–1920 годов: «путь принудительной заготовки – единственно правильный» [Рыков 1990: 124][111]. Попытки найти номинальные эквиваленты изымаемому продовольствию сошли на нет по мере того, как снижались запасы промышленных товаров и росли поставки зерна. Г. А. Дихтяр подсчитал, что после урожая 1919 года крестьянам было компенсировано лишь от 10 до 30 % стоимости поставленного ими зерна; если сделать поправку на изменение относительных стоимостей в революционный период, это означает, что за свое продовольствие они получили лишь крохотную часть рыночной стоимости [Дихтяр 1961: 101]. Примечательно, что Ленин со временем стал уделять меньше внимания эквивалентности в своих публичных обсуждениях товарообмена, описывая его как обязательную «ссуду» крестьян государству, которую государство выплатит к некой неопределенной дате в будущем [Ленин 1958–1965, 39: 123, 154]. Тем временем ткани, одежда и прочие промышленные товары перенаправлялись в армию и городским потребителям, которые начали замечать улучшение в поставках [Дихтяр 1961: 133–134; Дмитренко 1986: 116–122].

Товарообмен, как и продовольственные карточки, просуществовал до 1920-х годов, но с трудом дожил до этого времени, хотя и был перестроен в свете изменившегося подхода к крестьянству, предусмотренного Новой экономической политикой. Советские лидеры описывали НЭП как средство оживления и экспансии смычки, то есть объединения рабочих и крестьян вокруг советского правительства. Военный коммунизм вовлек в дело революции бедных крестьян, а с помощью НЭПа большевики нацелились привлечь на свою сторону более широкие слои населения, предложив уступки всему крестьянству в целом. Невзирая на непрекращающуюся нехватку промышленных товаров, правящие круги сначала возложили надежды на восстановление сельского хозяйства посредством возрождения товарообмена, однако происходящего теперь на добровольной, индивидуальной основе. В серии декретов, изданных в мае 1921 года, была изложена процедура, по которой промышленные товары будут выдаваться крестьянам: отныне вместо того, чтобы платить отдельному крестьянину, зависящему от выполнения всей деревней реквизиционной или налоговой квоты, кооперативам было дано указание платить напрямую отдельным домохозяйствам за продовольствие и сельскохозяйственное сырье. Оплата должна производиться промышленными товарами «крестьянского ассортимента» – в него вошли ткани, одежда, гвозди, металлический лом, сельскохозяйственные орудия, керосин, сахар и так далее – согласно фиксированному обменному курсу эквивалентных товаров, номинированных в новых, условных денежных единицах, «товарных рублях». Фактически они являлись инструментом учета: в 1921–1922 годах кроме товарообмена «товарные рубли» использовались для межведомственных расчетов, в которых бартер и другие безденежные операции продолжали играть значительную, хоть и уменьшающуюся со временем роль [Удинцев 1923:143,158–159; Малафеев 1964: 29].

«Обмен» с деревней осуществлялся через потребительские кооперативы на основе существующего разделения труда между кооперативами и государством. Отношения между кооперативами и правительственными чиновниками теперь выстраивались на новом языке – 26 мая Центросоюз подписал с Компродом генеральный договор (полгода назад о таком названии нельзя было и помыслить!), однако на деле кооперативы продолжали обеспечивать товарообмен и распределять грузы, поставляемые государственными органами, а Компрод занимался сельскохозяйственными заготовками и сбором продналога. Продналог, основанный на уже опробованном методе принуждения, был не столь безуспешен, однако товарообмен объявили неудачей еще до того, как Компроду удалось передать запасы своих подлежащих обмену товаров на распределение Центросоюзу [Удинцев 1923: 143; Чмыга 1958,1: 78; Малафеев 1964:29–30; Атлас 1969:166–191; Дмитренко и др. 1978:136–139][112]. Местные власти предпочли сбор налога обмену, который они часто запрещали во время проведения налоговой кампании, так как это могло привести к «нездоровым» последствиям: согласно одному широко распространившемуся докладу, «рабочие начнут разбирать фонды по рукам для анархического обмена»[113]. Перед кооперативами тем временем стояла незавидная задача убедить крестьян