class="p1">— Я принёс тебе тёплые вещи. В камер…, — отец замедлился, как часы, в котором села пальчиковая батарейка, — в комнате, наверное, холодно?

— Прохладно, папа! Это не Авсаллар!

Точно! Как он мог забыть?! «Авсаллар» — так назывался один из многочисленных посёлков в гостеприимной Турции. Именно в нём они отдыхали, загорали, купались и ели прохладный десерт. Ильдару пришла на ум гениальная мысль. Он догадался, как перехитрить неумытого охранника.

— Салават…, — сказал отец и остался доволен, что сын заелозил. Ильдар заметил, что он инстинктивно понял, что нужно дослушать отца. — Салават, сен ики дондурма ХАЕР!

Ильдар открыл рот и выразительно закрыл. Конечно, вместе с мимикой он напомнил ему старую и, возможно забытую фразу из турецкого языка. В переводе она значила совсем непонятное и сумбурное, а именно «Тебе два мороженого, НЕТ!».

— Лютфен, папа, эвет! — отозвался сын и чуть заметно кивнул.

Ильдар выдохнул. Салават его понял. «Пожалуйста! Да!». Он расшифровал намёк и тёрпкую гарь опасности. Салават с ним.

Охранник перестал ковыряться в ушных глубинах и тупо посмотрел на них. Он ничего не понял и глупо моргал рыбьими глазами. Его крохотный рот расслюнявился в куриную гузку. Но Салават дипломатично исправил неловкую картинку, приподняв статус рядового вертухая в дворянский титул виконта. Вздёрнув рваные плечи, сын вынул из кармана какой-то листочек и обратился к дежурному.

— Разрешите отдать папе? — лист прошелестел по столу, словно на санках.

Охранник напустил на себя важный вид начальника хозяйственного склада, принимающего товар по накладной. Он повертел бумагу в руках на наличие мягкости политуры, как человек, собирающийся в клозет. У него приоткрылись веки.

— Что здесь?

— Стих.

Он кинул взгляд на первые строчки рифмованных строчек и моментально поскучнел. Видимо, его интересовали только планы подкопа арестантов через кухонную канализацию. Он вальяжно вякнул.

— Можно.

— Спасибо, — задобрил Салават, словно кинул тому кусочек сахара. Потом с грустью посмотрел на отца, — почитай дома, папа! Я сочинил это сам!

И на этом свидание окончилось. Совсем не так, как представлял Ильдар. Он забрал стих и бережно спрятал во внутренний карман сложенную бумажку. Но далее разговор в желаемом русле не возобновился. Словно на середине служебной поездки у него отозвали важную командировку, приказав вернуться в офис. Он строил планы. Репетировал, какие вопросы задаст. Продумал каждую построенную фразу, отточил, словно карандаш, предложения и возможные ответы. Выбрал их из череды длиннющего списка, вьющегося, как пчелиный рой. Полил, как цветы в кадках, ожидая цветения. Ильдар планировал доискаться до правды. Вытянуть, вырвать, выскрести. Он думал, что Салават признается в том, что невиновен. Мужчина верил в это даже больше, чем в законы Кирхгофа. Для этого с его стороны нужно было так мало. Намекнуть, подмигнуть, наконец, задать вопрос. Возможно, Салават открылся бы. Но как удалить «лишние уши», которые предательски растопырились, как деревенские лопухи? Ведь, он специально пришёл, чтобы предупредить сына не взболтнуть лишнего…, опасаться каждого, кто находится рядом с ним, не доверяться, молчать и…, ещё раз молчать. Ильдар не позволит, не даст возможности уцепить и утянуть молодую жизнь на приколоченные к стене нары. Он будет сопротивляться. Встанет на защиту и, если понадобиться всеми возможными методами не позволит растоптать и задавить невиновного парня. И это вовсе не важно, что он мой сын. Впрочем, конечно важно! Салават — мой сын! Мой сын! Салават! Ильдар словно открыл для себя. Салават не может ему доверится. Это не то место, где можно раскрыть душу наизнанку. Но его глаза…, строгие глаза под стёлами очков разве могут соврать? Он общался с Салаватом на беззаветно ином разуме. Если хотите, называйте потусторонним, космическим или вселенским. Нет значимой разницы. Но для представителей сильного пола, не познавший статус отцов, это не касается. И не касается тех, кто никогда не общался с сыновьями. Поймут только настоящие отцы. Те, которые видели сыновей с болячками и страданиями. Улыбками и слезами. Которые корпели над постелью, когда ребёнок бесновался в бреду от высокой температуры, будучи совсем крохой, с булькающими соплями в носу, но с освободительным смехом в озорных зрачках после действия жаропонижающего средства. Ильдар видел и помнил всё до мельчайших подробностей. Глаза, которые горели, спасаясь с сушкой от погони хитрющей Дельки, ищущие для первой учительницы в маминой спальне «брулианды», покрывавшим зонтиком от дождя на могиле бабушки, не могут соврать. Он не всё понял, но верил в сына. Не верить — нельзя! Непозволительно. Поэтому он обрежёт его от расспросов. Не подарит провокацию им — этим сукам, чтобы сын сознался. Не позволит! Не предаст! Не отдаст! Салават невиновен и точка! А вдруг…, а если…, сказано не для его сына!

Но, что тогда? Как быть? Поэтому от безысходности, от отчаяния, чтобы заглушить тягостные минуты свидания от бессловесности, Ильдар расспрашивал совсем не о том. Но он завалил сына расспросами. Его бередило и волновало, как Салават «живёт». Он был готов предъявить претензии, написать жалобу, не зная кому и куда, если сын пожалуется на несносность бытия.

— Как кормят? Не голодаешь? — он кивнул на пакет с провизией, будто подсказывая, что принёс еды.

— Сколько человек в номере? — он упорно не мог сказать «камера». Впрочем, разве это важно? Салават и Илья, вот центр его интересов.

— Кровати, наверное, двухэтажные? — какая разница сколько набросали этажей раскладушек? Главное, Салават!

— Как ходите в туалет? На прогулку? По очереди? Чем занимаешь свободный день? — это очень важно в заточении. Главное, чтобы Салавата и Илью не ущемляли в правах.

Ильдар получал от него подробные ответы. Салават соскучился по отцу. Это было видно невооружённым глазом. Он развернулся к Ильдару, ловил каждый его взгляд, каждое движение, каждый вопрос. Рассказывал тихим голосом, словно душа умерла, но живы были лишь сожаления. Отец и сын глядели друг на дружку. И у обоих щемило в сердце. Ильдар боковым зрением заметил, как дежурный поднялся. Не задерживаясь, Салават тоже спружинил.

«Какой он у меня высокий и тощий! Он похудел ещё больше!», — отметил Ильдар снизу на табуретке, сгорбившиеся плечи и впалые щёки.

Но тут же ворвалась другая мысль. Тоскливая, разрушительная и опустошительная своей правдивостью.

«Как?! Время закончилось? Так быстро? Сейчас Салават уйдёт! Уйдёт от него…, туда…, внутрь этого серого зиндана! Снова разлука! Разлука!», — он понял, что у него отбирают сына. Ильдар был готов завыть на весь коридор.

Салават не раскис и не дрогнул. Он виновато улыбнулся отцу, что, мол, папа, извини, ты видишь сам, но я должен удалиться. Сын тут же испарился за дверью, растаял, как сновидение, как дымка, как радиосигнал. Ильдар понимал, что за забором