— Уф-ф, доброго утра, сержант.

— А вот и Полли. Мы-то решили, что ты взял себе выходной.

— Отлучился по естественной надобности, сержант. — Тут Перро заметил разбитые стекла и с ужасом воскликнул: — Что случилось?

В действительности, простояв на страже у дома пару часов, он зверски проголодался и решил заскочить в лавочку, где купил двойной «твикс» и холодное питье. Теперь шоколад плавился у него в кармане, а алюминиевая банка валялась где-то в кустах: Перро выбросил ее, когда приметил возле дома «ровер».

— Как думаешь, зачем тут это? — невинно спросил Трой, указывая на крохотный прудик, где плавали рыбки. И уже другим тоном заявил: — Ты в полном дерьме, Полли. И не только оттого, что оставил дом без присмотра.

Неуверенный, как следует реагировать, но заранее примирившийся с издевательскими шутками, Перро смолчал. Трой переступил через порог, и едва его тень упала на кремовый ковер, Барнаби поднял голову.

— Они изволили вернуться, сэр, — сказал Трой и сделал знак Перро, чтобы тот входил.

Констебль шагнул вперед и замер. Взгляд его словно бы прилип к телу на коврике возле камина. Наблюдавший за ним Барнаби заметил, как кровь отхлынула от лица констебля. Комментировать серьезность ситуации необходимости не было.

— Это человек, известный вам под именем Алан Холлингсворт? — спросил инспектор.

Констебль отошел чуть влево, а потом шагнул вперед, так чтобы профиль умершего оказался в поле его зрения.

— Так точно, сэр.

Перро не падал в обморок с двенадцати лет. В такой же жаркий день, как нынешний, он ободрал ногу о ржавую проволоку ограды, и ему должны были сделать укол от столбняка. Он стоял, в ужасе обливаясь потом, страшась иглы, и вдруг потерял сознание… Нельзя допустить, чтобы такое случилось еще раз, хотя сейчас ему гораздо хуже. Не в присутствии злорадного сержанта, стоящего у него за спиной, не под осуждающим, ледяным взглядом старшего инспектора.

Как же ему выбраться из этого ужасного положения, как его пережить? «Каким нужно быть глупцом, — повторял себе и вправду глуповатый Перро, — чтобы часами торчать у дверей просто потому, что на стук никто не отзывался?! Ведь всего-то и требовалось, что осмотреться вокруг. Это же очевидно. Тогда мертвец был бы обнаружен. А возможно, — и эта мысль была совсем нестерпимой, — и не мертвец, а еще живой человек. Умирающий, которого еще можно было спасти…»

Тут в порыве самобичевания Перро вспомнился его рапорт, не помеченный им как срочный и не доставленный немедля высокому начальству. Развернулись бы тогда события иначе или нет? Он вынудил себя ответить честно: да, все могло быть иначе. Ведь тяжелая артиллерия в лице старшего инспектора выдвинулась в Фосетт-Грин тотчас же.

Вина его была поистине чудовищна. Перро сжал челюсти, чтобы не выдать, как у него трясутся губы, и низко опустил голову. В ушах звенело. Казалось, зловонный воздух пропитан осуждением.

В тот самый момент, когда он понял, что дольше не продержится, старший инспектор приказал:

— Выйдите отсюда. Чем меньше тут топчутся, тем лучше.

К воротам подкатила еще одна машина. Обе дверцы хлопнули одновременно, и две пары ног захрустели гравием на подъездной дорожке. Кто-то заколотил в дверь, и Трой крикнул:

— Сюда! Обогните дом!

Доктор Джордж Буллард, который много лет именовался просто полицейским врачом, с недавних пор стал зваться судмедэкспертом. Извещенный об этом, он кисло заметил, что независимо от названия материал, с которым ему приходится иметь дело, остается, как и прежде, неаппетитным. Его сопровождал молодой человек в футболке, джинсах и заношенных туфлях. Одна камера висела у него на шее, другая болталась под мышкой вместе с набором сменной оптики и экспонометром.

Пока фотограф работал, снимая тело во всех возможных ракурсах, в том числе балансируя на цыпочках вплотную к камину с риском свалиться в него, Перро, как и было велено, ретировался в патио, дабы уже там ожидать дальнейших гонений. Барнаби и Буллард, не просто коллеги, но давние друзья, отойдя в сторонку, обменивались служебными сплетнями, сокрушались о язвах общества и делились семейными новостями.

У дока Булларда недавно родился первый внук. Супруги Барнаби горячо желали того же, но больших надежд не питали. Совсем недавно их дочь Калли мимоходом заметила, что ее кумир, актриса Джулиет Стивенсон, родила только в тридцать восемь. Ничего, нам осталось подождать всего каких-нибудь тринадцать лет, с печалью констатировали ее родители после отъезда Калли с мужем Николасом. «Мы к тому времени уже не удержим малыша на руках», — заметила Джойс. И она была не слишком далека от истины.

— Снимаем только жмурика? — спросил фотограф, давая понять, что закончил.

— Пока — да, — подтвердил старший инспектор.

И если это «пока» прозвучало уверенно, то потому, что в глубине души он был уверен в обратном. Может быть, оттого, что «Соловушки» оказались в самом центре загадочных событий, Барнаби не сомневался, что Алана Холлингсворта прикончил не инсульт и не инфаркт. И не алкогольное отравление, пусть даже, согласно рапорту Перро, хозяин коттеджа вливал в себя спиртное галлонами вот уже несколько дней.

При всем том Барнаби решил повременить с вызовом бригады криминалистов в ожидании результатов вскрытия. Сокращать и сокращать расходы — вот что стояло на повестке дня, а даже самое элементарное расследование с участием скромной команды требует денег. Пусть затраты эти окажутся каплей в океане бюджета полицейского управления долины Темзы, старший инспектор знал, что в случае напрасной траты средств получит головомойку.

С другой стороны, если бы в конце концов выяснилось, что смерть была насильственной, а улики оказались утрачены или повреждены, например при чистке и уборке дома, старшего инспектора ожидали бы гораздо более серьезные неприятности. И что хуже всего, подобная ошибка, возможно, позволила бы убийце замести следы.

Внезапно Барнаби понял, что с ним говорят.

— Прости, Джордж.

Доктор Буллард, утвердив колени на каминном коврике, распаковывал сумку. Одно за другим он извлек оттуда орудия своего ремесла, натянул латексные перчатки и любезно повторил фразу, пропущенную старшим инспектором мимо ушей:

— Я бы сказал, судя по зрачкам, что он принял огромную дозу какой-то отравы.

Доктор расстегнул на мертвом пояс и ширинку. Когда он вынул ректальный градусник, Барнаби из деликатности отвернулся.

И тут он увидел своего сержанта. Покачиваясь в гамаке с цветочками, тот курил и блаженно щурился, повернув лицо к солнцу. Барнаби знал, что пенять ему бесполезно: Троя с его позиции не собьешь. Почтение к мертвым ставило сержанта в тупик своей очевидной для него бессмысленностью. Барнаби нередко гадал, в чем тут дело: это поколение такое или особенности характера и темперамента? Он склонялся к последнему.

Видимо, полагал старший инспектор, есть два разряда людей: субъекты с воображением, способные поставить себя на место другого, и те, для кого такое попросту невозможно. Это обстоятельство всегда поражало его как самая непреодолимая пропасть между человеческими существами. Все остальные противоречия, если на то есть воля ума и сердца, можно примирить между собой. Но как наделить человека даром, которым его, к несчастью (или, напротив, к счастью?) обделила сама природа?