В области живота сохранились следы гематом от грубых ударов – обычно так колошматили либо тюремщики, либо милиционеры сапогами, но мог и кто-то из разбойничьей братии. Субъект казался сильно истощенным, его ребра походили на гармошку, хотя должен был наесть какой-никакой жирок на воле-то, волосы на голове бриты – а должны были отрасти за несколько месяцев. Но в бегах не очень-то поправишься, а волосы порой перестают расти из-за недостатка микроэлементов в организме. Бомбист царских времен был малоспособным для участия в странных операциях расправы над нэпманами и ворами в Трехпрудном. Если у него болезнь Альцгеймера – возраст с натяжкой подходил, в пятьдесят такое случается – то сказать, когда она начала развиваться, невозможно, в анамнезе не имелось никаких данных на этот счет, может, болезнь протекала сначала скрытно. А если это было травматическое повреждение мозга – то уже, скорее всего, после побега.

– Ладно, – вздохнул Грених, возвращаясь на свой стул, и кивнул Пете: – Приступай.

– Я? – подскочил Воробьев, наблюдавший за попытками профессора провести диагностирование.

– Ну а для чего вы здесь, Петя?

Петя смотрел на него со столь перепуганным видом, с таким побледневшим лицом переводил взгляд с профессора на больного и обратно, что Грениху стало смешно.

– Будущий врач-невропатолог, перед вами пациент с ярко выраженным слабоумием, попробуйте найти причины.

– С чего же начать?

– С температуры тела, артериального давления… Воробьев, не гневи меня, уже давно сам должен знать.

– А кимограф включать? – хлопал Петя глазами.

Ему понадобилось четверть часа, чтобы совладать с собственными трясущимися руками, с тетрадью и со всеми многочисленными проводами, пружинами, лампочками, столиками на колесах, к которым были прикручены приборы. Он подкатывал к пациенту то один столик, то другой. Надел ему на голову устройство для анализа движения мышц лба с присоской, которая передает кимографу импульсы с помощью пневматической трансмиссии. На одну руку нацепил тургоскоп с циферблатом, на другую – сложную, устаревшую и непонятную установку сфигмохронографа, которая выглядела, точно орудие пыток. К ладоням пациента были прижаты присоски с фольгой, соединенные с гальванометром, для измерения электродвижущих процессов в руках. У левого уха, прямо на краю каталки, стоял прибор для измерения слуха со шкалой и металлическими шариками, которые Петя монотонно в течение получаса сбрасывал, двигая то сам прибор от пациента, то ползунок на шкале.

Грених, потирая глаза, со скучающим видом наблюдал совершенно лишенную логики и здравого смысла работу стажера. Тот, казалось, собирался просто увидеть в действии каждый прибор, не особо вдаваясь в подробности снятых с них показателей, подбегал к профессору, показывая то один график, то другой, то одни, то другие цифры, а Грених лишь терпеливо кивал, пытаясь среди этих данных выявить какую-нибудь деталь, которая указывала бы не на слабоумие, которое, увы, демонстрировали приборы.

Пристально глядя на пациента, иногда вздрагивающего от манипуляций Пети, Грених обратил внимание, что правой ступней он шевелит не так, как левой, а правая рука все это время была скрючена в фигу и почти не двигалась. Вот и причина заваливания на правый бок – спастический гемипарез, паралич. Который в анамнезе тюремной больницы не был указан. Стало быть, он был приобретен в период с зимы по лето, во время побега. И к болезни Альцгеймера не имел отношения.

Грених поднялся и, вновь наклонившись над лицом Куколева, тихо произнес:

– Ты знаешь, Петя, мне кажется, его все-таки прооперировали.

Петя выронил карточки для опытов Рейзе и встал как вкопанный.

– Как это? Вы видите швы?

– А ты не видишь?

– Я н-не нашел, – голос Пети дрогнул, и он, подняв с пола карточки, сжал их в кулаке и приблизился к Грениху.

– Мне с самого начала показалась странной эта едва заметная гематома на склере, – профессор пощелкал пальцами перед носом пациента, отведя руку в сторону, чтобы заставить того убрать в уголок глаза зрачок, мешающий осмотру. – Видишь? Заживший прокол, как при офтальмологическом вмешательстве, но ничего общего с глазной хирургией не имеющий. Прокалывали глазничную часть лобной кости, задев немного и глазное яблоко. Пациент дергался, не давался. Хирург, хоть и допустил оплошность, но незначительную, пациент зрительную функцию сохранил.

– Зачем же тогда этот прокол?

– Этот прокол случайный. А вообще глазницу прокалывают, чтобы добраться до мозга.

– Но зачем? – все никак не мог понять Петя. – Для извлечения камня глупости, что ли? Как на картине Босха?

Грених поднял на студента насмешливый взгляд, но тот оставался изумленным и серьезным.

– Почти, Петя. Может, пробовали проникнуть эндоскопом, повредив ему, скажем, белое вещество, – отсюда гемипарез, по пути покалечили лобную долю – отсюда деменция.

– Наверное, был буйный.

– Все может быть, считал же один швейцарский хирург в прошлом веке, что если выскребать ложкой мозг у больного, то можно излечить шизофрению.

– Неужели правда?

– О психохирургии, я так полагаю, ты слышишь впервые?

– Стыдно признаться, да, – виновато улыбнулся студент.

– В 1889 году на Берлинской медицинской конференции доктор Готлиб Буркхард, у которого в швейцарском кантоне в Невшателе была своя клиника – я там раз бывал, представил доклад о совершённых одновременно шести психохирургических операциях на пациентах с хронической манией, деменцией и первичным параноидальным психозом с иссечением лобных, височных и височно-теменных долей головного мозга. Один пациент умер, другой впоследствии покончил с собой, двое не выказывали никаких изменений, а еще двое стали мирными и покладистыми, аки наш сегодняшний, – Грених выпрямился и взмахом ладони указал на Куколева.

– И что же, много хирургов потом повторили его успех?

– Нет, другие доктора подняли на смех Буркхарда, и он прекратил свои исследования. Но, видно, последователи у него все же есть.

– Вы уверены, что это последствия такой операции? А зачем через глаз?

– А почему бы и нет, если операция не оставляет никаких видимых следов. Если бы не задели склеру, мы бы ничего никогда и не узнали.

Петя отошел на шаг назад, озадаченно потирая свободной рукой висок, в другой руке он все еще сжимал карточки.

– Но как же он с такими повреждениями убийства совершал?

– Значит, не он совершал.

Петя продолжал тереть висок и смотреть на пациента так, будто это он только что его прооперировал, да неудачно, и не знал, как исправить положение.

– Что же делать? – шепотом, с придыханием спросил он, чувствуя значимость сделанного профессором открытия. – Сергею Устиновичу сообщать будем?

Имя следователя заставило Грениха почувствовать, как холодеет затылок. Он все еще не отказался от мысли, что где-то бродит призрак его брата, который в институте Бехтерева как раз производил похожие исследования и бредил методами Буркхарда. На первом курсе они оба вместе с матерью посещали его клинику. Возможно, именно эта