Собаки дружелюбно поприветствовали друг друга.

– Как Кайтек?

– Идет пока. Надеюсь, уже недалеко.

Бея коротко свистнула.

В ответ тоже засвистели.

Мы пошли дальше. Я поворачивала фонарик вправо-влево, читала непонятные слова, смотрела на карты – линии, показывавшие, как расположены места залегания олова. Везде вдоль них горняки искали руду и глубоко вкапывались в землю в надежде найти сокровища. Одна штольня называлась Счастливая жила, другая – Надежда Якоба. Лощина Всех Святых, Пойменный ход, Темный провал.

Фонарик выхватил из темноты загороженный провал рядом с нами. Перед ним – невысокий забор. На нем – табличка: человек с разинутым ртом и вытянутой рукой. Осторожно! Старый рудник. Опасно для жизни!

Провал был наверняка не меньше десяти метров в глубину. Луч фонарика как раз доставал до низу. Можно было шарить им туда-сюда между двумя каменными стенами. Стоило мне подумать, что я ни за что не хотела бы оказаться там внизу, как раздался голос Беи:

– А было бы круто туда спуститься!

Недалеко впереди на тропе я видела пять пятен света, много ниже нас. Значит, там снова крутой спуск.

– Иди! – сказала Бея. Сказала грубо. Я слышала, как она громко дышит у меня за спиной. Наверное, ей было больно. Шаги звучали неравномерно.

Мне приходилось тянуть Кайтека.

– Осталось чуть-чуть, – подбадривала я его.

Тропа спускалась в овраг. По крайней мере, я обычно называю такое оврагами, но здесь это наверняка был разлом, ход, проход, провал или еще что-то. Там были деревянные ограждения, на скалах – металлические ступеньки. Приходилось двигаться как горным козам. Прочная обувь, подумала я. Вроде копыт.

Насколько вообще глубоким может быть лес? И сколько еще можно спускаться в породу? Здесь внизу все звучало так, будто я оказалась в собственном узком слуховом проходе.

– Ну? – приветствовала меня Рика. Она легонько меня пихнула, а Буги завиляла хвостом. – Посмотри! – Рика показала фонариком: в каменной стене был вход. Перед ним – решетка. И опять взволнованный человек с предупреждающе выставленной вперед рукой: Опасно для жизни. Я сделала два шага в ту сторону. И посветила внутрь. Там спуск продолжался. Прямая дорожка. Ощущение такое, что через эту загородку можно просочиться. Нарезанная на прямоугольные кусочки, я бы падала, падала и падала, пока не приземлилась рядом со скелетами погибших штейгеров. Там еще темнее. И еще глубже.

Я попятилась и натолкнулась на тощее тело Фрайгунды. Она ничего не сказала. Когда я на нее посмотрела, мне показалось, это один из призраков рудника.

Тут зарыдала Антония. Судорожное дыхание, всхлипы.

Я сжалась.

Аннушка уронила фонарик – он покатился в сторону входа в шахту.

Фрайгунда было бросилась за ним, но тот уже укатился – сорвался вниз, на секунду осветил все вокруг и куда-то исчез.

– Вувана нет! – рыдала Антония. – Веревка пустая… Я не знаю… как давно…

– Может, отпустить других собак искать Вувана? – предложила Иветта.

– Тогда еще больше собак потеряется, – возразила Бея.

Против были все.

Молча, под тихие всхлипы Антонии мы стали искать место для сна.

Призраки досюда со мной не дошли. Я наконец от них освободилась.

Подумала про фонарик внизу, в шахте. Наверняка первый раз за сотни лет туда вниз попал луч света. И пока батарейка не сядет, там будет свет, который никто не увидит.

Проснувшись, я сразу поняла, где нахожусь.

Спальник шуршал. Реальность проникала в меня постепенно – через зрение, обоняние, слух. Длинная сырая трава, потоптанная. Мох, земля, роса. Рядом – теплая собака. Ноющая рука. Но уже совсем чуть-чуть. Неподалеку птица бряцает у себя в горле металлом о металл – каждый следующий тон чуть выше. После пятого звука она начинала сначала.

Я, подумала я. Именно я! Здесь! В лесу!

Сзади проснулся кто-то еще. Я повернула голову.

Бея. Она уже встала и держала Буги за ошейник.

Почему она ходит с собакой Рики? Где Чероки? Бея скользнула к Антонии, которая лежала чуть поодаль. Оставила собаку там. Прямо рядом с Антонией.

– Давай, твою тоже! – прошептала Бея. Значит, заметила, что я не сплю.

– Мою что?

– Собаку, – ответила она. – Пусть ляжет к Антонии. Она замерзла. У нее же собаки нет!

Точно, Вуван! Мне стало плохо. Мы потеряли собаку.

Я встала и помогла подняться Кайтеку. Он вытянул лапы вперед, поставил поудобнее задние ноги и медленно поднял свое тело. Ноги у него тряслись от напряжения, как штангисты. Но он заковылял вперед.

Бея подвела его к Антонии и положила там. Ноги-штангисты опустили груз на землю.

– Где Аннушка? – тихо спросила я.

– Собирает травы.

– А Чероки?

Бея пожала плечами. Она наверняка знает, подумала я, иначе бы не была так спокойна. Или?

– Осматривается в лесу, я полагаю. Давай, ложись к ней тоже.

Улегшись рядом с Антонией, я почувствовала, как она замерзла.

– В следующие ночи надо спать ближе друг к другу. – Бея взяла мою руку, словно грелку, которую можно положить туда, где она сейчас нужна, и опустила ее на тело Антонии. Буги дружелюбно посмотрела на меня. Я за секунду поняла, почему она так по-особенному выглядит – у нее на собачьей морде были человеческие глаза. Казалось, она сейчас подмигнет одним глазом и скажет: «А я умею говорить, только никому не рассказывай».

– Пойду искать Чероки. – Бея исчезла.

Я еще никогда ни с кем, кроме своих родителей, не лежала так, в обнимку; да и когда с родителями – это они меня обнимали.

Надо мной появилось лицо Иветты. Она стояла расставив ноги, рядом – черный пес. С розовыми губами. Цак был как поросенок в шкуре бойцовой собаки.

– Ты что, ее новый плюшевый мишка? – Иветта ухмылялась, глядя сверху вниз.

– Она совсем замерзла, – сказала я. При этом мне сразу стало очень жарко. Наверняка я ярко покраснела.

– Не надо стесняться, что ты так любишь обнимашки.

Тут проснулась Антония:

– Ой, это слишком.

Я убрала руку.

– Любовь причиняет боль и страдания, – рассмеялась Иветта.

– Ну, тогда у тебя точно ничего никогда болеть не будет, – послышался голос Рики слева.

Бея вернулась с Чероки, а Аннушка – с травами. Фрайгунда спала как убитая. Пришлось ее будить.

Где-то рядом жаловалась на нарушение покоя птица. Она была очень взволнована.

Мы тоже.