но тут пришли трое парней, спрятали их одежду и позвали народ из этой и близлежащих деревень, чтобы посмеяться над ними: «Дальше — больше: он закрыл / Митину одежду, / Двух дружков своих пустил… / И пришли сто сорок рыл / С деревень и между». От этого Аня переживает до сих пор: «Я ж живая — вот реву, / Вам-то всё повтор, но / Я же грежу наяву: / Как дойдет письмо в Москву — / Станет мне просторно».

Однако весь этот незамысловатый сюжет скрывает личностный подтекст.

Во-первых, обратим внимание на то, что прообразом ситуации в «Здравствуй, “Юность”…» является фрагмент стихотворения «Есть у всех у дураков…» (1965), где [1379] лирический герой (Иван) говорит о том, как вместе со своим другом Николаем «пошел на дело» и был за это арестован: «Но вчера патруль накрыл / И меня, и Коленьку». А в «Здравствуй, “Юность”…» ребята «накрыли» Аню и ее друга Митю. При всей внешней непохожести ситуация здесь очень близка[1380] [1381].

Во-вторых, Аня Чепурная встает рано утром: «Ты подумала: де, вот / Встанет спозаранка / И строчит, и шлет, и шлет / Письма, хулиганка!», — что соотносится с образом жизни самого Высоцкого: «В кой веки раз я выбрался в загранку / Как человек: собрался спозаранку» («Аэрофлот», 1978; /5; 558/), «Очень жаль, а я сегодня спозаранку / По родным решил проехаться местам» («Эй, шофер, вези — Бутырский хутор…», 1963), «Я поднялся бодрый спозаранка» («Честь шахматной короны», 1972; АР-9-169), «Проснулся в пять, на зорьке, бодрый, гвоздь достал» («Песня автозавистника», 1971; АР-2-110), «Я встаю ровно в шесть / (Это надо учесть)» («“Не бросать!”, “Не топтать!”…», 1971), «Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…», 1971), «А рано утром — верь не верь — /Я встал, от слабости шатаясь» («Вот главный вход…», 1966).

В-третьих, жалоба Ани: «Здесь гадючее гнездо, / “Юность”, получилось», — напоминает «Гербарий» (1976): «Мы с нашей территории / Гадюк сначала выгнали / И скорпионов сбросили / За старый книжный шкаф» (АР-3-14). А до этого там действительно было «гадючее гнездо»: «Вон змеи извиваются», «Вон змеи жаждут мщения, / От них не жди прощения» (АР-3-14).

Вообще все эмоции, которые переживает главная героиня стихотворения, так или иначе соотносятся с образом лирического героя Высоцкого: «Я же грежу наяву» = «Я скоро буду бредить наяву» («Москва — Одесса», 1967; черновик /2; 381/), «Но остались чары — / Брежу наяву» («И не пишется, и не поется…», 1975), «Грезится мне наяву или в бреде…» (1969), «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…» (1973).

Или: «Не бросай меня одну / И откликнись, “Юность”! / Мне — хоть щас на глубину! / Ну куда я денусь, ну? / Ну куда я сунусь?». Это же сказано явно о себе! Сравним, например, строку «Мне — хоть щас на глубину!» с другими произведениями: «Зачем иду на глубину? <….> А я вгребаюсь в глубину…» («Упрямо я стремлюсь ко дну…», 1977), «Я от горя утоплюсь» («Песня Алисы про цифры», 1973; АР-1-120), «С головою бы в омут и сразу б / В воду спрятать концы — и молчок» («Копошатся — а мне невдомек…», 1975; АР-2-204), «В прорубь надо да в омут, но сам, а не руки сложа!» («Снег скрипел подо мной…», 1977), «Бросаюсь головою в синий омут» («Реальней сновидения и бреда…», 1977), «И в омут головою я» («Общаюсь с тишиной я…», 1980 /5; 586/), «Вологодского с ног / И — вперед головой!» («Побег на рывок», 1977).

Да и строки «Ну куда я денусь, ну? / Ну куда я сунусь?»Н88 также имеют аналогию в творчестве Высоцкого: «Но не ошибка — акция, / Что<б> никуда не деться, / Чтоб начал пресмыкаться я / И на пупе вертеться» («Гербарий»; АР-3-5), «Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену...» («Песня о Судьбе»), «В суету городов и в потоки машин / Возвращаемся мы — просто некуда детъся» («Прощание с горами»), «Куда деваться — ветер бьет в лицо вам» («Побег на рывок»; АР-4-12), «Куда, ребята, деться, а? / К цыганам в “Поплавок”!» («Из детства»), «Куда я, зачем? Можно жить, если знать» («Машины идут, вот еще пронеслась…»), «Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда…» («Грусть моя, тоска моя»), «Что искать нам в этой жизни, / Править к пристани какой?» («Слева бесы, справа бесы…»). Да и в стихотворении «Снег скрипел подо мной…», говоря как будто бы о другом человеке, поэт вновь имеет в виду самого себя: «Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему детъся — / Помянул о Христе, ошалев от заснеженных верст». Абсолютно идентичная ситуация представлена и в «Райских яблоках» (включая одинаковый стихотворный размер), где лирический герой, прискакав на конях в лагерную зону, тоже «ошалел от заснеженных верст» и «помянул» при этом хоть и не самого Христа, но его мать: «Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться! — / Помянул о Христе, ошалев от заснеженных верст» (АР-3-150) = «Прискакал<и> — шабаш, матерь божья! — знакомое что-то: / Ветроснежное поле — сплошное ничто, беспредел» (АР-3-157). Как видим, обстановка в Советском Союзе и в потустороннем мире ничем не отличается друг от друга, поскольку оба они контролируются советской властью.[1382] А словосочетание «матерь божья» в ироническом контексте будет фигурировать в стихотворении «Жан, Жак, Гийом, Густав…» (1980): «Есть папа, но была / Когда-то божья мама. / Впервые весела / Химера Нотр-Дама» (АР-4-116). Похожий прием по обыгрыванию слов «папа» и «папа римский» уже встречался в «Лекции о международном положении» и посвящении к 15-летию Театра на Таганке (обе песни — 1979): «…Что я бы мог бы выйти в папы римские, / А в мамы взять, естественно, тебя», «Необходимо ехать к итальянцам, / Заслать им вслед за папой — нашу “Мать”!».

Важно отметить также сходство между отчаянными просьбами Ани Чепурной из ее письма в редакцию радиостанции «Юность» и пациентов Канатчиковой дачи из их письма в редакцию телепередачи «Очевидное — невероятное»: «Я ж живая — вот реву» = «Молим, чуть не плача» (АР-8-51); «Не бросай меня одну / И откликнись, “Юность!” / Мне — хоть шас на глубину!» = «Нам осталось — уколоться / И упасть на дно колодца <…> Отвечайте нам, а то…»; «Не бросай читать письмо, / “Юность” дорогая!» = «Дорогая передача…» («Письмо с Канатчиковой дачи»); «Защити (тогда мы