меня на Земле тоже много детей остались. Живут там без меня, и я уверена, забыли обо мне.

– Не согласен. Детям нужен отец, а уж тем более мать.

– Что же ты, отец, не рядом со своим сыном?

Владимир промолчал. Он не был тонким мыслителем. Не был и тем, кто любитель рассуждений на досуге. – Вернусь, всё объясню ему. Он поймёт. Как раз к тому времени подрастёт.

– Человек слишком уж преувеличивает значимость родителей для выросших детей. Человек всегда одинок, если в глубинном своём смысле. Как одинока всякая звезда во Вселенной, вплетаясь в кружева созвездий. Как одинока планета, даже если она пребывает в содружестве себе подобных. Как одинок атом, пребывая связанным с другими в общей структуре, куда он и впаян. Да и всякая условно элементарная частица, вращаясь в непреодолимом силовом поле.

– Как одинок труп в своей могиле, – вспомнил Владимир свои недавние размышления. Там уж точно ему ни друзей, ни семьи не сыскать.

– Это слишком грубо, материалистично, тупо. Труп обездушен полностью. Его покинуло управляющее разумное единство – душа. Информационные связи распались, и он быстро превращается в этом смысле в ничто, преобразуясь во множество бесчисленных структур окружающей среды. Ты боишься смерти? Ты думал о ней, лёжа тут без сна? Ты чем-то удручён? Подавлен? Иначе, почему бы возникли такие мысли и представления?

– Да ничем я не удручён. А мысли порой как блохи, скачут сами по себе. Может, это были и не мои мысли, а мысли того, кто тут прежде жил и их обронил, – Владимир шутил, но вышло невесело.

– Тут жил когда-то Рудольф Разумов, которого вы ищете. Тут жил и Рудольф Венд, который приговорил себя сам. Тут жил и Фиолет, который погиб на планете Ирис.

– Всё знаешь, как я слышу. А чей же облик запечатлён на картине? Знаешь о том?

– Знаю. Это Гелия.

– Так она была реальным человеком?

– Была самой настоящей женщиной. Моей подругой и даже моей соперницей. Но надо было знать Гелию, чтобы поверить, – Гелия не вмещалась ни в одно из человеческих определений расхожего толка. Она не умела любить, не умела ревновать, жаждать чего-то, чем обладают другие, отдавать себя и присваивать других себе. Она любила только своё прекрасное отражение, ловя его в чужом восхищении, в чужих глазах. Что касается обожания, она им просто дышала как воздухом. Она не была никому благодарна за любовь, как мы не благодарны тому, что жизнь снабжает нас воздухом. В противном случае, мы просто не жили бы. Таковой была и Инэлия – её мать. Бедная Инэлия! Она вынуждена тут стареть и угасать, зная, что Паралея уже никогда не станет принадлежать её потомкам, её роду, его коллективной душе. Этого хотел Хагор, соперник Тон-Ата за обладание Паралеей.

– Кажется, я всё понял. Ты всего лишь трансляция! Ты где-то есть в действительности, а я вижу нечто вроде визуальной связи с тобою, пребывающей на другой планете. Ведь так?

– Думай, как тебе проще и понятнее, заскорузлый догматик. Если не способен сам по себе думать. А мыслишь в координатах привитых и чужих представлений.

– Я даже знаю источник этой связи. Это – перстень Ландыш. Кристалл, как ты его называешь. – Владимир лихорадочно зашебуршал в своём рюкзаке, а повернувшись, никого не увидел. Он растерянно держал в пятерне перстень Ландыш, не помня почти ничего из того бреда, чем загрузила его женщина в бирюзовом платье. Он знал только одно, ему никто не нужен, тем паче здесь. Точно. Какая ещё Инара? Чья сестра и чьего брата? – Сон! – сказал он и с усилием тряхнул головой, разметав чрезмерно отросшие каштановые волосы. Надо было обратиться к Вике, она исполняла роль мастера по причёскам, с приобретённым где-то и когда-то умением облагораживая их мужские головы. Она и Ландыш стригла, и малышку Виталину. Последняя хныкала, мечтая о длинных волосах, подобающих принцессе. Но едва Вика прикасалась к её волосам, желая их причесать, как Виталина истошно орала, что ей больно. Поэтому мама Викуся тут же её стригла накоротко. Виталина во время игры привешивала к своей голове какую-то накидку, воображая, что это её королевские волосы, а сверху водружала обруч, сделанный для неё кем-то из ребят, чем и довольствовалась. После игры длина волос её уже не интересовала. Владимир был ленив до собственного украшательства, поэтому дольше всех тянул с походом за новой причёской. Пока Вика сама не усаживала его на свой табурет в импровизированном салоне красоты и требовала подчинения, обзывая «дикарской образиной», «опустившимся нищебродом», и прочими неласковыми обозначениями.

«Кто тебя полюбит, такого»? – спрашивала она.

«К чему меня кому-то любить? Меня и так любит та, кто у меня и есть. Марина».

«Ты уверен, что за столько лет она не забыла о тебе»? – беспощадно допрашивала Вика, очень ласково и умело обрабатывая его лохмы.

«Уверен», – отвечал Владимир, не будучи ни в чём уверенным. Даже его чувство к Марине было таким полузабытым и стёршимся, если на душевную ощупь, что её изображения в личном архиве казались ему засунутыми туда по ошибке. Он помнил её какой-то иной, но какой? Описать бы он не смог. Живой человек и его изображение, даже говорящее и подвижное, – это разное. Марина могла давно измениться неузнаваемо. Не внешне, так в своём личном развитии, в своём отношении к исчезнувшему давно мужу, если она вообще желала о нём помнить. Он же её оставил сам, какие бы благоглупости не обещал при расставании. Тут Ландыш была права. С маленького экрана высвечивалось отнюдь не то лицо, о каком принято неустанно тосковать и помнить даже в снах. Он и во время бодрствования редко о ней думал. Да никогда практически. Когда ему было? Марина была частью навсегда утраченной и прожитой жизни, к чему не бывает возврата. Сын рос, не видя и не зная его как отца. И вполне возможно, имел рядом другого отца. Если, конечно, сама Марина осталась на Земле, а не отбыла куда-то, стремясь к своей цели, в которую бывший муж точно не был вписан. На Земле семьи в их старом традиционном понимании были редкостью. Было ли это плохо? Наверное. Споры и дискуссии на данную тему никогда не утихали.

Короткое и тревожное утро

Вышла Ландыш. Она проснулась и выглядела вполне себе бодро. – Ты с кем тут бормотал ночью? Я слышала.

– Да снилось что-то несусветное, – признался он. И вдруг спросил, – Тот тип, о котором ты вчера упомянула, имел сестру?

– Я же тебе сказала, что были Рамина, его друг и его сестра, но двоюродная в нашем