«Что-то ты совсем расслабил „булки“, Серафим! Никогда не надо считать врагов дурнее себя! Поставь себя на их место и подумай — а что бы ты против себя сделал?».

А, ведь действительно!

«Панкрат Лукич строчит на тебя „телегу за телегой“ — без всяких последствий и, ты думаешь — он это будет делать бесконечно?».

Нет, не будет — этот старый пройдоха достаточно умён, чтоб за год с лишком (хахаха!) понять тщетность усилий и придумать какой-нибудь другой ход.

Какой такой «другой» ход?

Я с силой зажмурил глаза:

«Думай, думай, думай… Я, Панкрат Лукич Сапрыкин — старый, хитрый, жадный говнюк. У меня двое сыновей-балбесов, двое внуков от старшего, страшная — как прелюбодеяние с сушёной мумией царицы Нефертити дочь, зять-чмырдяй — втайне метящий на моё место, керосиновый склад… Большая ответственность!Против всего этого имеется личный враг — этот лысый гадёныш в ношеной кожаной куртке. Ух, какое чувство личной неприязни, я к нему испытываю… Аж, кушать не могу! Как мне его подвести под цугундер?».

Как, как, как… «Закакал», блин. Да, как же⁈ Ничего не приходит в голову… Может, поджечь его «американскую установку»?

' — Да подложи ты ему свинью', — чуть не выкрикнул я вслух.

Может, я самый тупой попаданец в истории этого литературного жанра — но ничего более умного, чем опять же — подкинуть какой-нибудь компромат самому себе и затем стукануть непосредственно в ГубГПУ, в голову не пришло.

А как подкинуть?

И, тут как ледяной душ: да проще чем мне — Сапрыкиным!

Ведь, у Отца Фёдора не дом — а проходной двор. Единственное отличие: у меня априори — не может быть своего «чмо». Ни я, ни мой названный отец — под эту психологическую категорию, категорически не подходим и никакого компромата против себя подкладывать не будем.

Раскрываю глаза пошире:

— Отец! В последнее время у нас никого постороннего не было?

Тот, прихлёбывая из чашки чай с сахаром прикуску:

— «Посторонних» у нас никогда не бывает — только прихожане.

Неправильно поставленный вопрос был, на ходу исправляюсь:

— А из прихожан тех — кто никогда носа не казал в церкви и лба лишний раз не перекрестит и, вдруг — рвением религиозным обуян стал?

Тот, несколько встревожась:

— Гринька Старожухин, разве? Последний раз вчера приходил.

— Кто это? Не сапрыкинский ли родственник?

— Да, это его старшей снохи деверь… Брат жены её брата, то есть… Что случилось, сынок?

У меня дыхание перехватило от возмущения:

— Да… Да… Да, как ты его только на порог пустил!

— Для меня все равны, — хватается за сердце, — все прихожане…

— Слышал, слышал и не раз: «В царстве моём нет ни эллина, ни иудея…». После чего Христа распяли римляне по наущению соотечественников-жидов. Где он был — тот «деверь»?

— В Храме… Чуть лбом… Не прошиб…

Соображаю, как в горячке: «В церкви народ всегда бывает — когда она открыта. Бабки, дедки богомольные бдительно следят за каждым шагом и соблюдением всех положенных ритуалов… Незаметно что-то подсунуть — весьма проблематично».

— В избу ты его пускал? Куда именно?

— Здесь, в светлице… Беседовали, потом я предложил почаёвничать… Как обычно — ты же знаешь…

— Он оставался здесь совершенно один?

— Было пару раз… Пока за самоваром ходил он был один… Потом ещё раз…

Однако, вижу ему совсем плохо! Бегом в церковь, даже не одевшись, хватаю в своём схроне «роялистое» сердечное и так же бегом обратно. Прибегаю, сую Отцу Фёдору таблетку нитроглицерина под язык и приступаю к шмону.

Принести самовар — это где-то пару минут. Хотя нет, больше — Отец Фёдор ходит не торопясь и любит на кухне «яйца почесать» лишний раз… Куда можно спрятать что-нибудь бумажное в трапезной за пять минут?…Разве за иконами? В книгах? В комоде с посудой?

Здесь ничего нет! Здесь пусто! Опять ничего!

Я в панике…

СУНДУК!!!

Большой, старинный дубовый сундук стоит в углу под образами. Чтоб заправить лампадку, Отец Фёдор встаёт на него. Внутри же, все оставшиеся после канувшего лихолетья нехитрые семейные ценности и, «смертное» — что названный отец мне как-то показывал, говоря: «Вот в этом, меня рядом с матушкой Прасковьей Евдокимовной и похоронишь».

Блин — сундук заперт и подобрать ключ дело явно не на пять минут. Оглядываю со всех сторон — между ним и стеной тоже ничего нет.

А если под него? Пытаюсь поднять — я же знаю, что наполовину пуст после лихолетья… Ох, какой тяжёлый! Нет, не смогу.

— Отец, — тяжело дыша от напряжения, вытираю выступивший со лба пот, — этот сапрыкинский «деверь» — мужик здоровый?

— Нет, — тот явно оживает от действия лекарства, — немногим шире тебя, но росточком поменьше… Не поднять ему мой сундук.

Так, так, так…

Внимательно осматриваю кованый висячий, старинный замок. В принципе — незатейливо-нехитрая конструкция! Я б его влёгкую открыл, если бы было чем…

Отмычка?

— Отец! А кто по профессии — этот сапрыкинский «деверь»?

— Не знаю точно, но он городской — кажись с какого-то завода к нам в Смуту перебрался. Другие говорят, мол каторжанин — «птенец Керенского», по амнистии весной 17-го с каторги освободился… Одно время с нашими большевиками яшкался, да те его прогнали — украл дескать что-то. Разное про него болтают. А сейчас у него своя мастерская — примусы чинит, замки… Кустарь-единоличник, в общем.…Ты думаешь?

— «Думать» раньше надо было — сейчас надо скакать! Отец! Быстро мне ключ!

— В моей с матушкой спальне — посмотри под периной.

Большими скачками несусь в семейную спальню. Ой, какая огромная и тяжёлая перина — под неё пулемёт станковый с полным боекомплектом можно спрятать, не токмо ключ…

ВОТ, ОН!!!

Лечу обратно, ковыряюсь ключом в замке…

Да, что за чёрт!

Наконец, тугая пружина поддаётся и замок — щёлкнув медвежьим капканом, открывается. Откидываю крышку и чуть ли не ныряю с головой в сундук… Пилиять, как нафталином воняет — а моли хоть бы хны: целая «эскадрилья» на свежий воздух вылетела… Ага! Знакомая вещичка — моя футболка с двухголовым гербом и ВВП. Хоть «ностальжи» сжала моё сердце железными пальцами — выдавив из глаз скупую мужскую слезу, но:

— Извини, отец — но этот «ангельский» прикид, нам с тобой придётся сжечь.

Всплескивает руками:

— Ах, как жаль такую красоту… А давай я под рясу одену? А если что — какой со