Профессор Гриндель попросил меня Вам отправить пятый том его фармацевтического журнала[513], чтобы видели Вы, на что сто рублей, ему пожалованные, пошли. На первой странице напечатал он вопрос для участников конкурса <за вознаграждение>. Не объявил, что учрежден этот конкурс благодаря Вашей щедрости, потому что официально еще деньги не выделены. Но желает получить возможность это сделать, чтобы большее доверие внушить к изданию своему, истинно полезному, и новый блеск ему сообщить. В томе этом напечатан маленький трактат о химических фабриках, служащих нуждам дела фармацевтического. Как не могу я представить себе, что у Вас время найдется его прочесть, позвольте Вам из него экстракт предложить, ибо Гриндель мне сказал, что существует план подобные фабрики в Петербурге завести для нужд русских аптекарей. Постараюсь кратким быть.

Польза этих фабрик к трем главным пунктам сводится:

1) На подобных фабриках изготовляются все необходимые лекарственные снадобья, а это есть благо для аптекарей, которые не всегда достаточно образованны для того, чтобы снадобья готовить.

2) Фабричные лекарства всегда одного и того же качества, а следственно, врачи могут больше в их действии быть уверены.

3) Плата рабочим остается в стране, тогда как прежде лекарства из чужих краев привозили.

Недостатки же суть следующие:

1) Подобные фабрики, избавляющие аптекаря от необходимости самому лекарства готовить, освобождают его также от необходимых знаний, сводят деятельность его исключительно к ручному труду: он взвешивает, смешивает, изготовляет пилюли, мази, пластыри и проч. Таким образом, фабрики плодят невежество и замедляют развитие знаний, которые в этой области медицинской полиции уже прокладывают себе путь. Если учение бесполезным сделается, никто учиться не захочет.

2) Аптекарь, получающий лекарства с фабрик, не может за их качество отвечать. Покупает и продает то, что фабрики поставляют; делается простым галантерейщиком.

3) Если же предположить, что аптекарь все-таки захочет сделать больше, чем ему долг велит, и исследовать лекарства, с фабрики поступившие, не сумеет он этого сделать из-за недостатка знаний, ибо знания эти стали для его ремесла бесполезны. И даже если он химию изучил, не сможет ее в ход пустить из-за недостатка опытности (вдобавок исследование лекарственных снадобий несравненно сложнее их изготовления). Думаю, что я химию знаю лучше любого аптекаря; но был бы я наверняка гораздо худшим аптекарем, чем слабейший из учеников Гринделя, потому что каждое ремесло в упражнении нуждается. Вдобавок лекарства портятся со временем из-за жары, холода, влажности, скверных пробок и проч. Аптекарь, не имеющий знаний, не сможет об этих переменах судить, а если захотят его наказать за испорченные лекарства, ответит он без сомнения, что такими их с фабрики получил, сможет даже их подделать, и никто его уличить не сумеет.

4) Инспектировать фармацевтические фабрики гораздо сложнее, чем аптеки, потому что владелец такой фабрики богаче всех аптекарей вместе взятых и на подкуп смотрителей сможет гораздо бóльшие суммы употребить, а такой подкуп, как Вы знаете, во всех частях администрации превращен уже в систему хорошо отлаженную. Заведут на этих фабриках два склада: один для хороших лекарств, другой для плохих, и те аптекари, у которых последние найдут, наказаны будут за мошенничество фабрикантов.

Благоволите, прошу Вас, расспросить отца медицинской полиции, бессмертного Франка, к которому в Петербурге слишком редко обращаются и который там слишком мало веса имеет по сравнению с тем благом, которое он бы мог и хотел совершить.

Умоляю Вас, напишите мне хоть несколько слов касательно приходских училищ. Ведь не может быть, чтобы желали Вы меня оставить в тягостной тревоге, которая меня лишает возможности не только этим предметом, но и всеми прочими заниматься. Сами Вы потребовали, чтобы никогда я в Ваших милостях не сомневался.

131. Г. Ф. Паррот – Александру I

Дерпт, 10 октября 1807 г.

Надеялся я хоть несколько слов получить от Возлюбленного в ответ на последнее мое письмо от 8 сентября. Надеялся зря. Чувствуете Вы наверняка, что я от этой неизвестности страдаю жестоко, а Вы ведь не хотите, чтобы я страдал. Остается у меня слабая надежда на то, что Вы мне ответить не решаетесь, потому что почта ненадежна. Понимаю, что Ваши письма не должны в чужие руки попасть. Но если Вы их Гесслеру вручите, они ко мне через Клингера попадут наверное. Благоволите, умоляю Вас, меня от мучений избавить.

Сиверс, наш бедный Сиверс в Петербурге мается, ожидая решения вопроса крестьянского. Пока ждет, разоряется или, вернее сказать, уже разорился, ибо путешествия туда ему не по карману. В этом году недород не позволит ему проценты по долгам выплатить, это его подкосит окончательно, и его поместье кредитная касса, им же обустроенная, заберет в уплату[514]. Вы некогда приказали, чтобы он аренду получил, и это бы его спасло. Не получил он ее; Вы не поверили, когда я Вас год назад об этом известил. Теперь его разорение доказательством послужит.

Сиверс всегда самое большое бескорыстие выказывал. Все поездки в Петербург и пребывание там из своих денег оплачивал. Некогда помогал он дворянам, при всех царствованиях множество прошений подававшим, и доставало у него благородства отказываться от их вознаграждений. Теперь он крестьян защищает, и ему вознаграждений никто не предлагает, а между тем враги <крестьян, Будденброки, Пистолькорсы> в Петербурге благоденствуют великолепно на деньги дворян, желающих дело затянуть и уверенных, что состояние Сиверса скоро истощится. Государь! Если падет Сиверс, и падет вот таким образом, скажите сами себе, что пала Добродетель, и не рассчитывайте больше ни в одном дворянине патриотические чувства отыскать. Погибнет тогда всякое дело общественное. – Бедная Лифляндия! – У Вас ведь есть земли в этой губернии. Дайте Сиверсу десять гаков в аренду, чтобы он мог концы с концами свести, и будьте уверены, что ни один дар такой пользы не принесет, как этот. Отчего у меня состояния нет! Помог бы Сиверсу непременно.

Прощайте, мой Александр! Не могу отвыкнуть Вас так называть. Слишком глубокое к Вам чувство питаю.

Ваш Паррот

132. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Дерпт], 23 октября 1807 г.

Государь!

Главное правление училищ постановило, несмотря на протесты Клингера, представить Вам план, согласно которому гимназия митавская превращается в Академию, которая разом станет и гимназией, и Университетом со всеми прерогативами университетскими[515]. Тем самым Вашему генеральному плану народного просвещения, которому вся ученая Европа рукоплескала, нанесен будет удар самый болезненный.

Утомились Вы от просьб, которыми Вас касательно этой гимназии осыпали, и позволили этой зимой сохранить за ней некоторые привилегии гимназии прежней. Теперь же ей все привилегии даны и даже более того, ибо хотят ей поручить инспекцию всех училищ в