состояния в другое, и это роднит их между собой, несмотря на их несопоставимость во всех других аспектах.

Постоянное пополнение и частичное обновление повторяющихся мотивов убеждает в перманентной неполноте и незавершенности мотивного ряда перед лицом следующих витков повторения, уходящих в бесконечность. Воспроизводясь, система миротворения обновляется всякий раз новыми явлениями из жизни Котика и, таким образом, находится в состоянии постоянной готовности к восприятию нового. В этом принципиальная открытость и незавершенность мотивной цепочки и повествования как такового.

В обновляемости и открытости циклически повторяемого ряда проявляется связь между двумя мирами Котика, сакральным и профанным. Профанное, развивающееся во времени, проникает в мир повторения и поставляет ему новую информацию, которая в силу соседства с архетипическим и включенности в последующие циклы повторения сакрализуется.

В «Повторении» Кьеркегора герой приходит к выводу, что изменение – единственное, что повторяется, повторение же не зависит от субъекта. В «Котике Летаеве» Белого, суть повторения – тоже изменение существующего порядка вещей, но движущая сила повторения – творчество субъекта. В «Котике Летаеве» повторение по своей сути соответствует акту миротворения, содержание которого – творческий акт, в свернутом виде содержащий в себе будущее.

Повторение миротворения, чтобы быть подлинным, должно состоять в творчестве нового, то есть, как это ни парадоксально, повторение прошлого есть не что иное как творчество будущего. Эта логика близка архаическому мышлению, где ритуальное воспроизведение миротворения – приобщение в данный момент исторического (профанного) времени к мистическому времени творчества и тем самым – залог будущего. Котик пребывает в этой системе мышления, для него «припоминание – творческая способность, <…> слагающая проход в иной мир»[237].

Нечто подобное происходит в «Котике Летаеве»: в моментах повторения – так же как в изначальном моменте миротворения – снова высвобождается космогоническая энергия, и Котик, пользуясь доступным ему материалом – первородными образами и элементами окружающей действительности, творит будущее – свое и мира. Примером может служить отрывок, в котором изначальные «титанности» вызывают в сознании Котика все новые и новые вещи мира:

Это, спрятавшись в облако, облако рушили в липы – титаны; и подымали над дачами первозданные космосы <…> —

– Каменистые кучи облак сшибая трескучими куполами над каменистыми кучами, восставал там Титан, весь опутанный молньями: да, там пучился мир; да, и в бестолочь

разбивались там бреды;

и – толоклась толчея: —

– складывался толковый и облачный

                 ком в мигах молний, с туманными улицами,

                 происшествиями, деревнями, Россией, историей мира <…>[238].

Мотивы повторения прошлого переходят в мотивы репетиции будущего. Суть ритуалов Котика – не только повторение вещей, но и повторение самого акта творения. Котик в каком-то смысле творит мир из своего сознания:

<…> я сжимаюся в точку, чтобы в тихом молчанье из центра сознания вытянуть: линии, пункты, грани <…> меж ними – пространства; в пространствах заводятся: папа, мама и… няня. Помню: —

– я выращивал комнаты; я налево, направо откладывал их от себя; в них – откладывал я себя: средь времен; времена – повторения обойных узоров <…>[239].

Вернемся теперь к вопросу, подсказанному Бахтиным – о том, в чем же «разрешается развитие символа» – очевидно, речь идет о символе (или мотиве) космической причастности – а в чем нет (см. начало главки). Оно не разрешается в смысле бесконечного повторения ритуала, бесконечного противостояния космического и земного, сакрального и профанного, вечного и тленного. Котик, как и его создатель, обречен на нескончаемые метания между небом и землей. Этому нет, не будет и не может быть конца.

Но в одном отношении конфликт разрешается. Котик, как и его создатель, способен так соединять доисторическое космическое знание со своим бытием, чтобы творить будущее. Роднящая его с богами способность к творчеству и есть то разрешение, которое Андрей Белый, можно представить, имел в виду.

Серийность самосочинения и повторение

Теория серийной автобиографии серьезно недооценивает значение повторения. Теория автофикшн вообще не придает повторению самостоятельного значения – что, с учетом сущности автофикшн, выглядит весьма странно.

Повторение в серии работает у Белого на открытость серии путем уходящего в бесконечность пересоздания авторского Я. Повторение создает перекличку между различными текстами Белого и тем самым работает на интертекстуальность серии. На повторении строится повествование, которое подчеркивает инвариантность внутреннего конфликта протагониста и одновременно обеспечивает изменчивость его образа. Серийность самоописания Белого невозможно представить без повторения. Серийное самосочинение Белого строится на повторении едва ли не в большей степени, чем отдельные тексты.

Серийное самосочинение Белого воплощается не только в серии меняющегося авторского Я, но и в сериях повторяющихся и при этом меняющихся мотивов. Серийность подразумевает многократность возвращений автора к автобиографическому локусу, воспроизводимость автобиографических констант в серии текстов. Очевидно, что это невозможно без повторения. Сколь различны ни были бы автобиографические Я серии, все они являются текстуальными повторениями Я автора и в той или иной степени повторениями друг друга. Как бы ни разнились между собой сюжеты текстов, все тексты серии тем или иным образом повторяют некую общую автобиографическую константу: или базовый конфликт, или определенную расстановку характеров, или знаменательный момент биографии. Продукты сознания – тексты – Белого определенно демонстрируют повторяющиеся структуры всевозможных видов на службе рассказывания о себе.

Читая прозу Белого, невозможно не заметить постоянного динамического присутствия повторения на самых разных уровнях (от фонетического до символического) каждого из его текстов и в интертекстуальном пространстве серии. Во всех текстах серии Белого повторяется с некоторыми вариациями изображение его Я. Повторяется – и с вариациями, и без оных – изображение излюбленных биографических референтов Белого: родителей, эпизодов детства, отношений с отцом, отношений с Блоком, конфликта Я с не-Я, конфликта Я с Я, христоподобных страданий за чужие грехи.

Все тексты, имеющие своим референтом прошлое автора, представляют собой вариативные повторения друг друга как оттенков самосочинения. Каждый текст серии Белого, воспроизводя автобиографический инвариант, конституирует себя как повторение исходного инварианта и одновременно как вариативное повторение других текстов серии, каждый из которых по-своему воспроизводит тот же инвариант. Таким образом, каждый текст серии является вариативным повторением предшествующих текстов и одновременно частичным прообразом любого из следующих за ним текстов.

Серийное самосочинение Андрея Белого имеет своей целью не достижение конечного значения, а скорее нескончаемый процесс производства значения, и вариативность повторения имеет непосредственное отношение к этому процессу. Серийность, собственно, есть не что иное как повторение, помноженное на вариативность. Это повторение в ряде произведений текстуальных элементов с некоторым изменением. Серия развивается по мере повторения структурных и смысловых блоков и установления связей между ними. Повторение стабильных элементов блока обеспечивает его узнаваемость, а частичные изменения структуры и содержания, происходящие при каждом повторении, приводят к коррекции прежнего значения и к приращению значения. Новая «мутация» не замещает собой предшествующие ей варианты, а примыкает к ним, продолжая цепочку частичных трансформаций и продолжая создание значения.

Интертекстуальные ассоциации, на которых во многом держится механизм развития серии, создаются повторением в серии, иногда в похожих сценах, одних и тех же базовых отношений Я с не-Я или базовых отношений Я с Я. Далее, интертекстуальные ассоциации закрепляются повторением этих же отношений в разных текстуальных хронотопах. Воспроизведение этих же отношений с постоянным Я в главной роли, но с меняющимися не-Я, одновременно служит и дальнейшему закреплению ассоциаций, и созданию вариативности в серии.

Примером развития и закрепления ассоциаций, скрепляющих тексты в серию, может служить воссоздание основного в жизни автора конфликта. Во всех текстах, включая мемуарные, повторяется изображение трудных отношений младший–старший. Повторяется в разнообразных вариациях в различных ракурсах и с различной степенью конкретности. В мемуарах описана пара отец–сын в лицах самого Бориса Бугаева и его родного отца. В романах принципиально те же роли играют вымышленные и при этом разные герои от Аблеуховых до Коробкиных – но это все тот же конфликт. Конфликт существенно видоизменяется в других мемуарных описаниях, где появляются фигуры условных, духовных,