— Уж и не знаю. Вы ведь, помнится, обещали мне достатьШухаева, говорили даже, что дело совершенно сладилось…

— Да, все было абсолютно на мази, с наследником я не одинлитр водки выпил, все было оговорено, но старуха, сволочь, выкинула фортель —выздоровела. А теперь она вообще занялась оздоровительным бегом и зимнимплаванием, так что никаких надежд не осталось! Она, мерзавка, еще своегоплемянника переживет!

— Судя по литрам водки, такой оборот не исключен. А сней невозможно договориться?

— Никак невозможно. Я, говорит, с этим портретомникогда не расстанусь, это, говорит, единственное, что мне в жизни дорого. Такбы ее, стерву, и утопил в проруби…

— Вы уж, Глеб, пожалуйста, мне таких вещей не говорите.Как вы достаете картины — ваше дело, меня это не касается.

— Ну что вы такое подумали. Господь с вами! Это толькообразное, так сказать, выражение!

— Слишком вы любите образно выражаться. С вами иногдаразговаривать страшно — не знаешь, когда вы шутите, когда серьезно…

— Ну так что — придержать вам Духовидова?

— Нет, Глеб, отдавайте кому хотите… за тридцать тысяч.Я не могу вводить вас в убытки, меня потом совесть всю жизнь будет мучить.

— А если не за восемнадцать, а за четырнадцать?

— Нет-нет, увольте.

— Ну за десять? Это уже вообще смешная цена.

— Спасибо, Глеб, но я лучше откланяюсь! У меня сегоднядела!

Неизвестный удалился, и через минуту его место занял МаксимМаксимович.

— Удалось, Глебушка, охмурить клиента?

— Ни в какую. Уперся, сволочь. Я уж цену в два разасбавил.

— Вы бы и в четыре сбавили — все равно внакладе неостанетесь.

— Разумеется, не останусь, но обидно, понимаете ли!Себя уважать не буду, если вчетверо на вещи не заработаю!

— Что за вещь? Халтура небось?

— Конечно, Максим Максимович, халтура, фальшак. ПодДуховидова, но так безобразно сделано. Я уж говорю — ранний, ранний, чтобыклиенты не шарахались… Хорошо, что денег на него не потратил, даром достался,подвозил по пьянке халтурщика одного, он мне и дал его вместо денег…

Пятаков давно хотел уйти из своего невольного укрытия — емувовсе не хотелось выслушивать Глебушкины секреты, но выйти не мог, потому чтовсе подумали бы, что он подслушивал специально. Ему было страшно неловко,шампанское давно кончилось, он невероятно томился. Глеб с Максимом Максимовичемснова вернулись к таможенной теме, которую могли обсуждать бесконечно. ВскореГлеб увидел неподалеку Аделаиду, решил использовать ее в разговоре в качестведополнительного, очень весомого аргумента и потащил коллекционера к ней.Воспользовавшись передышкой, Пятаков выскользнул из-за ржавой конструкции исмешался с гостями. Его мучило праздное любопытство: кому Глеб пытался всучитьфальшивого Духовидова, который и настоящий-то никому особенно не нужен, да ещеи за такие громадные деньги? Голос этого человека был Пятакову незнаком, адогадываться по внешним признакам было трудно. Оставалось действовать методомисключения. Понятно, что художники, составляющие на приеме нищее большинство,сразу отпадали: и на фальшивку не клюнут, и денег таких в жизни не нюхали. Тоже самое — искусствоведы, критики и журналисты. Владельцы галерей, конечно,публика побогаче, но им Духовидов и напрочь не нужен — хоть фальшивый, хотьнастоящий. Оставались почетные гости — случайно забежавшие «новые русские» избывших интеллигентов (других на такое действо не заманишь) и разные культурныеиностранцы вроде андоррского смокинга. Иностранцы отпадали, поскольку Глебушкинсобеседник говорил мало того что по-русски, но даже без акцента, а «новыерусские» шагу не могли ступить без телохранителя. Пожалуй, наиболее подходящейфигурой был маячивший в глубине зала большой, толстый и жизнерадостный ПетяМертваго, владелец процветающего издательства «Голографию», специализирующегосяна выпуске полупорнографических романов восемнадцатого — девятнадцатого веков иальбомов репродукций такого же направления. Разбогатев на припахивающейнафталином порнушке, Петя стал заядлым собирателем живописи, при этомразбирался в ней весьма посредственно, так что Глеб вполне мог попытатьсявтюхать ему заведомую фальшивку. Пятаков двинулся по направлению к Пете, чтобыпоболтать с ним немного и за это время понять, он ли это беседовал с Глебушкойза ящиком. По пути он старался избегать знакомых из художественного мира, чтобыне пришлось с ними обсуждать достоинства ржавой трубы: ругать ее было бынеполитично, а хвалить ему не позволял эстетический вкус. Поэтому приходилосьнепрерывно лавировать, и путь через зал оказался достаточно долгим. Добравшисьдо Пети, он застал его беседующим с каким-то узколобым субъектом в хорошосшитом английском костюме и дивном шелковом галстуке чуть ли не от Диора.

— Познакомься, Володя. — Петя повернулся к ВладимируИвановичу. — Олег работает в мэрии и очень интересуется искусством, может,он и твое что-нибудь купит. А я как раз сейчас рассказывал, как здоровоотдохнул в Сахаре. Путешествуешь на верблюдах, как в средние века, но в каждомоазисе — пятизвездочный отель, а сзади за караваном везут на гусеничном тягачепереносной бассейн, так что можно поплавать и попрыгать в воду с верблюда.

Олег хищно улыбнулся Пятакову и начал расспрашивать, в какихгалереях можно увидеть его работы. Владимир Иванович охотно отвечал, радуясь,что разговор не касается достоинств ржавой трубы, то бишь инсталляции. Олегзаинтересовался и даже попросил у Пятакова визитку с координатами. Тот хотелбыло ответить, что его телефон есть в справочнике Союза художников и визитки унего нет, но потом все же решил не чиниться и записал свой телефон Олегу вблокнот. Параллельно разговору Владимир Иванович прислушивался к голосам своихсобеседников. Беда была в том, что природа, наделив его прекрасной зрительнойпамятью, обделила его музыкальным слухом. А заодно памятью на голоса. Иногда онне узнавал по телефону даже голос хорошего знакомого, а собеседник Глебаговорил тихо, почти шепотом, так что задача была неразрешима. То ему казалось,что он слышал из своего укрытия Петин голос, то узнавал интонации Олега… Вконце концов, решив не ломать голову над ерундой, Пятаков распрощался смеценатами, которые углубились в дискуссию, где лучше встречать Новый год — подводой в корпусе затонувшего «Титаника», переоборудованного предприимчивымяпонцем в казино, или на Южном полюсе. Двигаясь к выходу, Пятаков утратилбдительность и угодил в когти Шанхайского, который страшно ему обрадовался итоже стал знакомить с каким-то хорошо одетым мужчиной.

— Володечка, познакомься с нашим американским гостемгосподином Верри. Джордж, это известный художник Владимир Пятаков.

Шанхайский где-то сумел оставить свою неизбежную жену ипоэтому выпил больше шампанского, чем обычно. Глаза его блестели, речь былаочень оживлена, а мнения радостны и преувеличенно восторженны. На это ВладимирИванович списал и «известного художника». Американец вежливо заговорил, кнемалому удивлению Пятакова, без малейшего акцента.