– Господа, – сказал директор, закончив чтение, – мы должны всесторонне обсудить этот, из ряда вон выходящий, факт и строго, я бы предложил, сурово наказать виновников.

– А кто виновники? – спросила Лилия Ивановна.

– Сие обязаны установить мы! – ответил за директора отец Филарет, поглаживая черную бороду. – А раньше всего надлежит выслушать пострадавшего.

Цурамото поднялся с кресла, приложил руку к сердцу и поклонился сначала священнику, потом всем присутствующим. Лицо его расплылось в улыбке, обнажился верхний ряд золотых зубов. В руке он держал очки с одним стеклом, на его переносице торчало пенсне.

– Наше командование, господа, поручило мне заявить следующее... Нет цветов лучше хризантемы, нет воинов храбрее воинов Японии...

Представитель семеновского штаба недовольно поморщился и отвернулся к окну. Японец отчетливо произносил каждое слово. Было видно, что он щеголял знанием русского языка.

– Мы имеем достаточно сил, чтобы искоренить на русской земле всякую заразу, в том числе и большевистскую. Сегодня в данном населенном пункте мы получили дерзкий вызов. Но у нас крепкие нервы, и мы боремся за справедливость. Я хочу, чтобы вы сами наказали разбойников. В другой раз будем решать уже мы...

Японец опять заулыбался, для чего-то поднял руку с разбитыми очками и сел.

Заговорил отец Филарет. Участников «сигаретной экспедиции» он назвал антихристами, выступающими против бога и законной власти. Он предложил исключить из школы всех, кто подстрекал к воровству сигарет, к нападению на Цурамото и на Евгения Драверта.

– Главным из таковых я считаю большевистского отпрыска Александра Лежанкина, брат коего бежал с красными. Сего Лежанкина изгнать из училища, ибо он подал знак к избиению беззащитного отрока Евгения.

Лицо Лидии Ивановны покрылось красными пятнами, дрожащие худые пальцы теребили кисти на шали.

– Извините, господа, но я не могу признать документом зачитанный здесь акт, – сказала она решительно.

– Куда это ты гнешь, матушка? – вскочил отец Филарет, тряся цыганской бородищей.

– А вы послушайте, батюшка! – оборвала попа старая учительница. – В акте ничего конкретного, одни общие слова. Что на самом деле было? Хулиганство! Так и скажите. Но при чем тут большевизм? Вы даете пищу большевикам, они над вами смеяться будут. Отец Филарет сказал, что здесь мы должны найти виновников. Я готова помочь в этом...

Японский офицер вытянул шею, заулыбался. Лидия Ивановна поправила на плечах шаль и продолжала:

– Весь день сегодня сыновья аптекаря и начальника лесничества похвалялись перед школьниками, что совершили благое дело и теперь покурят во славу божию.

– Кощунство глаголишь! – не стерпел опять священник.

– Да, я согласна, что кощунство, но гнев свой направляйте не на меня, отец Филарет, а на детей уважаемых вами родителей.

Цурамото зашептался с семеновским офицером, тот склонился к директору школы, что-то спросил и занес в записную книжку.

– Я спрашиваю педагогический совет, – продолжала Лидия Ивановна, – разве эти юноши не являются зачинщиками позорного для учеников воровства? Являются! Так их и нужно исключить. И я, господа, настаиваю на этом! Говорят, пострадал офицер японской императорской армии. Но кто докажет, что именно учащиеся нашей школы стреляли из рогаток? На улице была толпа и кто швырял камнями – неизвестно. Я отклоняю это обвинение. Теперь мне осталось спросить отца Филарета – за что он предлагает исключить одного из самых способных учеников – Александра Лежанкина? За то, что его брат Иван вступил в Красную гвардию? Так пусть Иван и отвечает за свои поступки. Все мы были детьми, и вы, отец Филарет, тоже. Все мы знаем, что такое «куча мала». У вас есть основания сказать, что Александр Лежанкин разбил зубы Драверту и оборвал пуговицы на его пальто? Нет у вас таких оснований. Или вы действуете по принципу: «На бедного Макара все шишки валятся»? Побойтесь бога, отец Филарет! – голос учительницы звучал уверенно и гневно.

Но у директора заранее было подготовлено и согласовано решение: исключить из школы без права поступления Александра Лежанкина и одного второклассника, у которого в кармане нашли пачку сигарет. Это решение и было принято педагогическим советом...

* * *

Участники заседания расходились по домам, а далеко от поселка, в кедровнике, ребята пили чай у костра.

Уже высыпали звезды. Кузя озирался по сторонам. Еще совсем недавно были видны все деревья и камешки, а теперь будто кто-то закрыл огромные ставни, и в лесу ничего не разберешь. Вот там торчал сучковатый пень, а сейчас ровно бы медведь подкрадывается, там стояли кусты, а сейчас притаились какие-то косматые чудовища. Радует один огонь, смотришь на него – не страшно, а оглянуться боязно, так и ждешь: вот-вот кто-нибудь схватит из темноты...

Костя полез за солью и в углу сумки нащупал какую-то бумажку. Развернул ее перед костром, обомлел. Печатными буквами было написано: «Стя-ко регись-бе». Кто же это писал? Тот, кто еще не знает, что ребята отказались от тарабарского языка. Значит, врагу не все известно... Почерк знакомый. Этой же рукой написана записка, найденная в бане Витькой. Говорить ребятам или нет?

– Над чем ворожишь? – потянулся к нему Эдисон.

– Бумаженция одна, уроки переписаны! – соврал Костя. «Лучше дома скажу, а то в темном лесу все взбаламутятся», – решил Костя и спрятал записку.

После еды всем захотелось спать.

– Баиньки, синьоры, баиньки! – говорил Эдисон, укладываясь в балагане.

Костя подбросил в костер дров и тоже лег. К ним в серединку попросился Кузя.

Сон ко всем пришел быстро, лишь Костя лежал с закрытыми глазами и думал... Как записка попала в сумку? Неужели это дело Володьки Потехина? Нет, он трусишка, зареченских обходит стороной, да и отец ему строго-настрого наказал «не связываться с шантрапой».

Может быть, Женька Драверт? Этот на все способен. Ему удобно, за одной партой сидит, подбросил в сумку и все. Тогда кто же в баню прокрался? Неужели Женька с Горы? Вот завязался узелок!.. Мысли у Кости путаются, усталость гасит их, и он засыпает...

Заворочался и проснулся Кузя. Стал прислушиваться. Жуткий этот лес ночью. Над головами шумят кедры. Кто-то ухает и стонет. Костер вдруг затрещал сильнее, искры большим роем устремились вверх. Кто-то подбрасывает в огонь дрова. Должно быть, изобретатель... Нет, он лежит рядом и тихо посапывает. Костя? И он лежит. Кузя вглядывается. У костра стоят двое, один в железнодорожной фуражке и брезентовом плате. Где его Кузя видел? Сегодня на речке. Этот дяденька ехал на