промолчал, разглядывая чужеземца. А Шурка Эдисон по-прежнему не спускал глаз с диковинной ручки.

– В Харбине! – повторил офицер. – У вас тут чудесный и богатый край. Как называется эта ваша река?

Костя ответил и потянул Эдисона за рукав, торопясь уйти от назойливого собеседника. Около водокачки ребята встретили Индейца.

– Я умею считать по-японски! – затараторил он хвастливо. – Вот слушайте. Ичи, ни, сан, ши, го...

Индеец вытащил из сумки полпачки японских галет:

– Это мне дали... Крепкие – топором не разрубишь! Знаете, как просить? Пан кудасай!

– Может, они отравленные, а ты ешь! – сердито сказал Костя.

– Выбрось! – закричал Эдисон.

Индеец повертел пачку, нехотя бросил ее за водогрейку и побежал куда-то. Костя и Эдисон зашагали дальше...

Пронька и Кузя тоже бродили по вокзалу. Они заглянули в раскрытое окно комнаты дежурного по станции, в которой работал Хохряков. Теперь рядом с ним сидел японец с наушниками и что-то выкрикивал в фонопор. «Уже устроился на чужом месте», – зло подумал Пронька о японском солдате.

Хохряков, увидев ребятишек, прогнал их.

– Проваливайте отсюда! И без вас тошно!

Японцы заняли под жилье старое здание вокзала. Они таскали из вагонов винтовки, ящики с патронами, травяные мешки с рисом, циновки. К входным дверям этого здания с перрона спускалась лестница в семь-восемь ступенек. на верхней ступеньке стоял часовой. Костя и Элисон остановились, чтобы посмотреть кинжальный штык на винтовке, но часовой замахнулся на них прикладом и зашипел:

– Руски нехарасё!

Подбежал Индеец.

– У них там, – он показал на занятое японцами помещение, – нары устроены, постелей нет – одни циновки лежат. И на полу циновки. Япошка, когда входит в казарму, снимает у порога ботинки и надевает какие-то шлепанцы, они за один палец веревочкой укрепляются. Так и топает...

– А если вдруг тревога? – спросил Эдисон.

– Тогда они забегают в своих туфельках!

– Откуда ты все это знаешь? – спросил Костя.

– Я в окошки заглядывал! С той стороны нет часового.

На самом деле он ничего не видел, а только слышал, как пять минут тому назад Матрос рассказывал об этом Веркиному отцу, смазчику Горяеву.

На втором пути стоял под парами маневровый паровоз Храпчука. Храпчук сидел у окошка, смотрел, как японцы вселяются в здание, и сердито фыркал. На железных ступеньках «компашки» примостился постоянно работающий с ним сцепщик вагонов. Затолкав за голенище сапога свернутые флажки, сцепщик, ни к кому не обращаясь, сказал:

– И чего их сюда нелегкая принесла?!

– Нет, ты гляди, – ворчал Храпчук, – распоряжаются, будто у себя в Токио. Приперлись атамана Семенова оберегать. А кому он нужен, этот казачишка?! Ничего, мы им всем накостыляем, придет наше времечко!

– Говори, да не громко! – урезонивал сцепщик старика. – Они ведь злющие, азиаты, скажут, что ты «борьшевику», и сделают тебе эту... харакири, сразу кишки выпустят!

По перрону шли прихрамывающий начальник станции Блохин и японский офицер. Блохин, улыбаясь, что- то рассказывал и называл офицера господином Цурамото. Японец кивал головой.

– Я в Харбине окончил русское коммерческое училище и все понимаю!

– Наша Блоха к японцам подлизывается. Вот контра проклятая! – возмущался Храпчук.

Проньке и Кузе уже надоели заморские гости. Мальчики направились домой. Около лавочки грека Попандопуло к ним присоединились Костя и Эдисон. Шли по путям. Из-под вагонов, стоящих против депо, выскочил Индеец. Он уже успел побывать в цехах и узнал, что японцы пришли проверять ремонт паровозов. Индеец не мог удержаться, чтобы не прихвастнуть перед товарищами:

– Один японец, важный такой, генерал ихний, что ли, увидел меня и спрашивает, где можно хорошую квартиру найти. Я не растерялся и говорю: «У нас, за речкой, бабушка Аничиха угол сдает».

Ребята хохотали.

– А он что же, генерал этот?

– Он ничего. Аригато, говорит, пожаруста.

– Ох, и заливало же ты! – хлопнул Пронька Индейца по шее.

– И вовсе я не заливаю! Кого хотите спросите, хоть самого генерала!

– Ребята, девчонки бегут! – сказал Кузя. – Давайте говорить по-японски.

И правда, вдоль линии бежала Вера с подружками. Кузя нарочно громко произнес:

– Аригато! Ичи, ни, сан...

Девочки остановились.

– Подумаешь, какие иностранцы! – сказала Вера. – У кого это научились собак дразнить? Костя, ты у них за учителя?

– Проваливай дальше! – загорячился Индеец.

Вера обернулась.

– Много у японцев милостыни насобирал? Ходил и все канючил: «Пан кудасай». Я лучше с голоду умирать буду, а от них ни крошки не возьму... Эх ты, а еще...

Она хотела что-то сказать, но прикусила губу, повернулась и побежала. Девочки кинулись за ней. Даже сквозь загар было видно, как покраснел Индеец.

– Связались с бабами! – пробормотал он.

Па мосту повстречались с Васюркой. Оказывается, у него сильно заболел отец, в школу идти не пришлось, и японцев он еще не видел. Сейчас он шел на станцию, чтобы купить для больного немного белого хлеба...

Матрос в своем облезлом полушубке, старых валенках и в шапке с торчавшими ушами все время толкался на вокзале, собирал вокруг себя глазеющих жителей и рассказывал о Цусимском бое, в котором ему довелось участвовать. Он часто поминал адмирала Макарова. Старик бил себя кулаком в грудь и запальчиво говорил:

– - Я русский матрос и никогда на колени перед микадушкой не стану!

Из депо через станцию проходили с работы мастеровые. Они советовали Матросу помалкивать, просили его уйти в сторожку на кладбище. Раза два упрашивал его и Хохряков, но старик не унимался.

– Я их в Японском море не боялся, а на родной земле и подавно не боюсь.

Матрос долго прохаживался мимо часового, подмигивал ему, говорил какие-то слова. Солдат молча мотал головой. Матрос отвернулся от него, как бы собираясь уходить, а сам снял шапку, перекрестился, прошептал: «Прими его, господи», и со всего размаху ударил японца по голове. Часовой и винтовка покатились вниз по лестнице. Все смотрели на солдата и лишь немногие заметили, что Матрос на ходу вскочил на свободный тормоз отправлявшегося товарного поезда...

Часового с проломленным черепом унесли в казарму. Вызвали переводчика – того самого моложавого офицера, который рисовал церковь. На место происшествия явились семеновский и чехословацкий коменданты, прибежал, прихрамывая, начальник станции Блохин. Узнав,