два — за три впереди. Сердце Лабакана громко стучало; хотя ему за два дня было достаточно времени, чтоб подготовиться к своей роли, но все же совесть нисколько мучила его. Он утешался, однако, мыслью, что рожден быть принцем и потому берет от судьбы лишь должное.

Местность вкруг колонны Эль-Серуджа была совсем пустынна и новому принцу пришлось бы плохо насчет пропитания, если б он не имел осторожности запастись на несколько дней. Поэтому он без боязни расположился с лошадью в тени пальм и стал ждать.

К полудню следующего дня на равнине по дороге к колонне Эль-Серуджа показалась значительная толпа со множеством коней и верблюдов. Все остановились у подножия холма, на котором стояла колонна, и разбили палатки. Лабакан подозревал, что вот эти люди собрались, вероятно, ради принца, и с удовольствием сразу показал бы им будущего властителя, но сдержал свое страстное желание выступить в новой роли; ведь свидание было условлено на следующий день.

Первые лучи солнца пробудили безумно счастливого Лабакана. Наконец-то настал счастливейший день его жизни и он вырвется из своей низкой доли прямо в объятия царственного отца! Пока он седлал лошадь, у него мелькнуло, конечно, в уме неблагородство поступка, горе, может быть, отчаяние обманутого Омара, но жребий был брошен; что суждено, то должно свершиться. К тому же самолюбие подсказывало ему, что он достаточно красив и статен для сына любого властителя. Ободренный подобными мыслями, он смело вскочил в седло, собрал всю свою храбрость, чтоб пустить коня в галоп и через четверть часа стоял у подножия холма. Он вынул кинжал принца Омара и пешком поднялся к колонне. Там стояло шесть мужчин, а среди них высокий старик с благородною величественною осанкою; великолепный кафтан, расшитый золотом, пояс из белой кашемировой ткани, белоснежный тюрбан, украшенный драгоценными камнями, все обличало в нем знатного человека.

Лабакан подошел прямо к нему, низко поклонился и сказал, подавая кинжал: «Я тот, кого вы ищете!» «Хвала пророку, сохранившему тебя», — отвечал старик со слезами на глазах. — «Обними старика отца, возлюбленный сын мой, Омар.» Мягкосердечный подмастерье был так тронут торжеством встречи, что, сгорая от волнения, а также и стыда, упал в объятия старого князя.

Минута восторга была кратковременна; не успел он освободиться из объятий царственного старца, как на равнине показался всадник. Он несся прямо к холму. И всадник и конь представляли странное зрелище. Конь из упрямства или от усталости упирался насколько было сил; он шел ни шагом, ни рысью, лягался, спотыкался; ездок же погонял его и руками, и ногами. Лабакан тотчас же узнал почтенную Мурву и настоящего принца Омара; но дух лжи так крепко вселился в него, что он решил, не дрогнув, отстаивать незаконно присвоенные права.

Уж издали видно было, как всадник что-то махал рукою; теперь он достиг холма, соскочил с лошади и в один миг был у колонны. «Стойте, стойте», — кричал он, — «кто бы вы там ни были! Не поддавайтесь обману! Я зовусь Омаром и ни одному смертному не позволю злоупотреблять моим именем».

На всех лицах изобразилось недоумение; особенно был поражен старик. Он вопросительно смотрел то на того, то на другого. Лабакан с трудом пересилил волнение: «Великодушный повелитель мой и отец!» — сказал он, — «да не смутят тебя слова несчастного. Это, насколько мне известно, один сумасшедший портной из Александрии. Его зовут Лабакан. Он достоин жалости, а не гнева».

Слова эти привели принца в ярость. Он бросился на Лабакана, но присутствующее бросились между ними. «Ты прав, сын мой», — сказал тогда старый князь, — «несчастный помешался; свяжите его и посадите на верблюда; может быть, возможно еще вылечить бедняка».

Ярость принца улеглась и он со слезами бросился к отцу: «Сердце говорить мне, что ты мой отец; памятью матери умоляю выслушать меня!»

— «Да сохранит меня Бог», — отвечал тот. — «Он что-то опять начинаете, заговариваться… Ведь надо же человеку напасть на такую глупость!» Он взял Лабакана за руку и стал спускаться с холма. Им подали коней, покрытых богатыми попонами, свита разместилась сзади них, а несчастного принца поместили связанного на одного из верблюдов. Двум всадникам было приказано ехать рядом и следить за каждым его движением.

Царственный старик был Саауд, султан Векабитов. У него долго не было детей, наконец, родился сын. Тотчас же вопросили астрологов о судьбе младенца и получили ответ: «До двадцати двух лет принцу грозить опасность быть вытесненным врагом». Вот почему султан для безопасности поручил его другу своему, Эльфи Бею, и тоскливо ждал его целых двадцать два года.

Султан все это рассказал своему предполагаемому сыну и был видимо очень доволен его статным видом и благородным обхождением.

Когда они въехали в свою страну, всюду их встречали радостными криками: весть о благополучном возвращении принца успела облететь все села и города. Всюду по улицам пестрели арки из цветов и ветвей, роскошные ковры украшали дома, народ единодушно славил пророка за спасение прекрасного принца. Все это наполняло гордостью сердце высокомерного портного; тем несчастнее чувствовал себя Омар на своем дромадере в конце шествия. Никто не вспомнил о нем при всеобщем ликовании. Имя Омара выкрикивали тысячи и тысячи голосов, но на него, истинного носителя этого имени, никто не обратил внимания; изредка спросит тот или другой: кого это везут так крепко связанным? и тогда звучал ужасный для принца ответ: это сумасшедший портной из Александрии.

Наконец, шествие достигло столицы, где встреча была еще торжественнее и блестящее, чем в остальных городах. Султанша, пожилая, почтенная женщина, ждала их со всею свитою в пышно убранной зале дворца. Весь пол был затянут ковром, вдоль стен на серебряных крючках спускалась светло-голубая ткань; меж складок блестели золотые шнуры и кисти.

Было уже темно, когда шествие подошло ко дворцу, так что вся зала была освещена большими круглыми лампами и сияла тысячью разноцветных огней. Всего наряднее и ярче сверкало в глубине зала, где сидела на троне султанша. Трон был из чистого золота, украшенный крупными аметистами. Четыре эмира поддерживали над головою