был консулом своей страны в Александрии. На десятом году меня отправили во Францию к брату матери и только вскоре после начала революции в нашем отечестве я снова переплыл море в сопровождены дяди; он не чувствовал себя более в безопасности в стране предков и искал убежища у моих родителей. Мы высадились с ним в полной надежде снова найти в отеческом доме мир и спокойствие, которого лишило нас народное восстание во Франции, но жестоко ошиблись. В доме отца далеко не все было благополучно; внешние волнения тяжелого времени еще не успели дойти до них, но тем неожиданнее и глубже поразило несчастье всех членов нашей семьи. Брат мой, молодой, способный человек, первый секретарь отца, незадолго до того обвенчался с одною молодою девушкою, дочерью флорентийского дворянина, проживавшего по соседству с нами. И вдруг дня за два до нашего приезда она исчезла и исчезла так внезапно, что ни наша семья, ни даже ее отец не могли найти ни малейших следов ее. Решили, что она как-нибудь зашла слишком далеко от дома и попала в руки разбойников. Это, пожалуй, было бы утешительнее для брата, чем то, что он вскоре узнал. Бесчестная женщина бежала с одним неаполитанцем, с которым познакомилась в доме отца. Брат, до глубины души возмущенный коварством жены, сделал все, что мог, чтоб привлечь виновную к ответу: все было напрасно. Его розыски послужили лишь к тому, чтоб довершить наше несчастье. Флорентиец тем временем вернулся в свое отечество, якобы для того, чтоб помочь брату, но в сущности для того, чтоб нас погубить. Он затормозил во Флоренции все розыски, начатые братом, и сумел так устроить, благодаря своим связям, что отец мой и брат подпали под подозрение своего правительства, были захвачены обманом, отвезены во Францию и там казнены. Несчастная мать моя помешалась с горя и десять месяцев спустя скончалась на моих руках, придя в полное сознание в последние дни жизни. Я остался один на белом свете, но лишь одна мысль наполняла мое сердце, одна мысль вселяла в меня мужество переносить горе: то было могучее пламя, вспыхнувшее от предсмертных слов матери.

Она послала за мною, когда почувствовала приближение смерти; она спокойно говорила о нашей судьбе и о своем конце и вдруг сделала всем знак удалиться, торжественно выпрямилась на жестком ложе и потребовала с меня клятву отомстить флорентийцу и его вероломной дочери за все несчастья нашей семьи.

Мысль о мести давно дремала в груди моей, теперь же проснулась с новою силою. Я собрал кое-какие крохи отцовского состояния и решил положить все на задуманное дело, отомстить или умереть.

Скоро я прибыль во Флоренцию, где счел необходимым тщательно скрыть свое имя. Положение моих врагов значительно затрудняло исполнение плана.

Старый флорентиец сделался тем временем губернатором и у него были в руках все средства погубить меня при первом подозрении. Мне помог один случай. Как-то раз встретил я на улице человека в знакомой, ливрее. Он шел нетвердою поступью, мрачно уставив глаза в землю и вполголоса бормоча что-то вроде «черт побери» и «провались ты». Я узнал старого Пиетро, слугу флорентийца. Очевидно, он был чем-то недоволен своим господином, а такое настроение было мне очень кстати. Пиетро чрезвычайно удивился моему появлению, сталь жаловаться на судьбу, бранить своего господина, которому нет возможности угодить с тех пор, как он стал губернатором. Мое золото еще подогрело его гнев и он сделался моим союзником. Главная трудность была осилена: у меня был под рукою человек, который во всякую минуту мог впустить меня в дом врага. План мести назрел. Жизнь старого флорентийца не казалась мне достаточным возмездием за погибель нашего дома; пусть он лишится того, что для него всего дороже, а именно Бианки, дочери своей. Раз она так вероломно поступила с братом, она и должна ответить за все. Как раз вовремя дошел до меня слух, что она собирается второй раз выйти замуж. Она должна умереть, но как? Сам я не решался выполнить кровавый замысел, Пиетро тоже был на это неспособен; мы стали присматриваться, нет ли где подходящего человека. Из флорентийцев ни на кого нельзя было положиться: против губернатора никто бы не пошел. Тут Пиетро пришел в голову тот план, который я потом выполнил: он же указал мне на тебя, как на врача и иностранца. Дальше тебе все известно. Ты также знаешь, как мое предприятие чуть не рухнуло из за твоей осмотрительности и честности. Тут вышла эта история с красным плащом.

Пиетро открыл нам дверцу во дворец губернатора и выпустил бы нас так же тайно, если б мы не бежали тогда в ужасе от всего, что увидели в полуприкрытую дверь. Гонимый ужасом и раскаянием, я забежал далеко вперед и упал на ступени какого то собора. Только тут я снова пришел в себя и первою моею мыслью был ты и твоя судьба, если застанут тебя в доме.

Я снова прокрался во дворец, но не нашел ни тебя, ни Пиетро; дверка была однако открыта и я надеялся, что ты успел бежать.

Когда же наступило утро, жгучее чувство раскаяния и страх перед возмездием заставили меня покинуть Флоренцию. Я бежал в Рим. Там вскоре услыхал я рассказ об ужасном убийстве Бианки с прибавлением, что нашли убийцу, какого-то греческого врача. Я тотчас же вернулся во Флоренцию; если и без того месть казалась мне чересчур жестокою, тут я проклинал ее, раз она стоила жизни невинного человека. Я поспел в тот день, когда отняли у тебя руку. Не стану передавать всего, что перечувствовал, когда ты так мужественно взошел на эшафот. Я с ужасом видел, как высоко брызнула струя алой крови и дал обет себе отныне всю жизнь заботиться о тебе. Что было дальше ты знаешь сам, мне остается только объяснить, почему я предпринял это путешествие.

Мысль, что ты все еще не простил меня, тяжелым бременем лежала на моей душе; я решил провести с тобою несколько дней и открыто сознаться во всем».

Грек молча выслушал гостя, затем с кроткою улыбкою протянул ему руку. «Я же знал, что ты несчастнее меня. Это ужасное дело навеки темною тучею омрачило твои дни. От всего сердца прощаю тебе. Но позволь один вопрос: как попал ты