мне обнять тебя, назвать открыто своим сыном! Прости, супруг и повелитель», — добавила она, обращаясь к султану. — «Я должна была прибегнуть к хитрости, чтоб убедить тебя. Неужели и теперь ты не уверен, где принц и где портной? Признаю, кафтан вашего любезного сына сшит великолепно; мне так и хочется спросить, у кого он учился?»

Султан сидел, задумавшись; он смотрел, то на супругу, то на Лабакана. Последний тщетно старался побороть свое смущение и отчаяние, что так глупо предал себя. «Вздор, все это не доказательство», — сказал, наконец, султан. — «Хвала Аллаху, я уж знаю средство узнать правду».

С этими словами он вышел, сел на коня и поскакал в лес, лежаний недалеко от города. Там, по преданию, жила одна благодетельная фея; она часто в тяжелые минуты помогала своим советом повелителям этой страны; туда спешил султан.

В глубине леса была полянка, окруженная кедрами. Там жила фея. Нога смертного редко заходила туда: все как-то боялись уединенной местности и этот страх передавался от отца к сыну.

Султан сошел с коня, вышел на средину полянки и проговорил громким голосом: «Если правда, что ты милостивым советом не раз спасала моих предков, явись мне, благодетельная Адользаида, не отвергни мольбы недостойного потомка, дай совет там, где бессилен человеческий разум».

Не успел он проговорить последних слов, как один из кедров раздался и в отверстии показалась закутанная в белое покрывало женщина. «Я знаю, зачем ты здесь, султан Саауд. Желание твое честно и я готова помочь тебе. Возьми эти две шкатулки. Пусть те двое, что называют себя твоими сыновьями, выбирают. Я знаю, что настоящий выберет подобающее». Так говорила таинственная незнакомка и подала султану две шкатулки из слоновой кости, богато выложенные золотом и жемчугами; на крышке, которую тщетно пытался открыть султан, стояли надписи, выведенные бриллиантами.

По пути домой султан все время ломал себе голову, что бы могло быть в ящичках? В них не было замков, а, между тем, они не открывались да и надпись ничего не объясняла. На одном стояло: «Честь и Слава», на другом: «Счастье и Изобилие». Султан подумал про себя, что обе надписи настолько соблазнительны, что даже он затруднился бы выбором.

По приезде он тотчас же призвал к себе султаншу, сообщил ей слова феи, и у султанши вспыхнула надежда, что тот, к кому влекло ее сердце, сумеет выбрать ту шкатулку, где кроется доказательство его царского происхождения.

Принесли два стола, поставили их перед троном султана; султан собственноручно положил на них шкатулки, затем взошел на трон и кивнул невольнику открыть двери зала. Оттуда хлынул целый поток блестящих басс и эмиров государства; они заняли места на роскошных подушках вдоль стен.

Когда все успокоилось, султан второй раз махнул рукою и ввели Лабакана. Он гордо прошел через залу, преклонился перед троном и спросил: «Что прикажет отец мой и повелитель?»

— «Сын мой», — заговорил султан, — «возникли сомнения насчет законности твоих прав на это имя. Один из этих ящичков содержит доказательства твоего истинного происхождения; выбирай со спокойным сердцем. Я не сомневаюсь, что ты выберешь настоящее!»

Лабакан выпрямился и подошел к шкатулкам; он долго разглядывал их, наконец, сказал: «Отец и милостивый повелитель! Что может быть выше счастья быть твоим сыном? Что может быть благороднее изобилия твоей милости? Я выбираю «Счастье и Изобилие». — «Мы узнаем потом, так ли ты выбрал, а пока садись рядом с бассою Медины», — сказал султан и снова махнул невольнику.

Ввели Омара. Взгляд его был мрачен, лицо печально, и появление его возбудило всеобщее участие. Он преклонился перед троном и стал ждать распоряжения султана.

Султан указал на ящички и велел ему выбирать.

Омар внимательно прочел обе надписи и с горечью сказал: «Последние дни убедили меня насколько непрочно счастье и обманчиво богатство. Они показали мне также, что в груди каждого человека живет несокрушимое благо — честь, и что яркая звезда славы не меркнет одновременно со счастьем. Пусть это сто́ит мне венца, но жребий брошен. Честь и Слава, я выбираю вас!»

Он положил руку на выбранную им шкатулку, но султан остановил его и сделал знак Лабакану тоже подойти и положить руку на свой ящичек.

Тогда подали султану сосуд с священною водою из колодца Земзем в Мекке; он омыл руки, повернулся лицом к востоку, распростерся ниц и молился: «Бог отцов моих! Ты, который столько столетий хранил род наш чистым и нерушимым, не допусти, чтобы недостойный опозорил имя Абассидов! Охрани моего сына в час тяжелого испытания».

Султан встал и снова сел на престол.

Все присутствующие замерли от ожидания; задерживали дыхание, чтобы не нарушить тишины; задние ряды вытягивали шеи, чтобы что-нибудь видеть, и все взоры с напряжением устремились на шкатулки.

— «Откройте ящички», — приказал султан и вмиг крышки сами собою отскочили.

В ящичке Омара лежала на бархатной подушке крошечная корона и скипетр; в ящичке Лабакана — большая игла и моток ниток. Оба поднесли шкатулки султану. Султан взял корону в руки и, как только он прикоснулся к ней, она стала расти и расширяться, пока не приняла размеров настоящей короны. Он возложил ее на голову коленопреклоненного Омара, поцеловал его в лоб и посадил по правую руку рядом с собою. Лабакану же сказал: «Видно права пословица: знай сверчок свой шесток! Приходится тебе сидеть над своею иглою. Хоть не заслужил ты моей милости, но за тебя просил кто-то, кому я сегодня ни в чем не могу отказать; потому дарю тебе жизнь, но советую тебе поторопиться покинуть мой край».

Пристыженный, уничтоженный подмастерье не в силах был вымолвить слова; он бросился на колени перед принцем и залился слезами: «Простишь ли ты меня, принц?» — воскликнул он.

— «Будь верен другу, великодушен с врагом, вот гордость Абассидов», — отвечал принц, поднимая его, — «иди