Осталось понять, что же ему делать со свалившейся на негоинформацией.

– Почему так долго? – недовольно спросила старуха,когда Юлька выложила на стол свежие булочки к обеду. – Уснула по дороге?

– Ждала, пока машину разгрузят, – объясниладевушка. – Зато теплые, Марта Рудольфовна!

– Уберись в гостиной и в кухне и приведи себя впорядок. Нынче вечером сопровождаешь меня в оперетту.

Юлька открыла было рот, чтобы задать вопрос, но спохватиласьи промолчала. В оперетту так в оперетту. «Куда скажете, туда и пойду, МартаРудольфовна».

Возвращаясь домой, Лена размышляла о своей героине. Встарухе было что-то ужасно для нее притягательное. «Звериное жизнелюбие,наверное… и такая подчеркнутая забота о себе, нетипичная для советскихженщин, – в ее-то возрасте! Она до сих пор садится так, чтобы свет на неевыгодно падал, и со вкусом подбирает украшения, хотя на другой женщине такоеколичество колец и браслетов смотрелось бы неуместно… И притом вовсе непыталась произвести на меня впечатление».

Лена всегда проводила несколько встреч со своимиперсонажами. Биография сама по себе ничего не значит: Елена неоднократноубеждалась, что обладатель самого удивительного «послужного списка» можетоказаться скучноватым, замкнутым человеком, интересным лишь в качествепередатчика информации о той реальности, с которой редко сталкиваетсябольшинство людей. Для нее было важным другое: как человек разговаривает, какшутит… Как он ест, в конце концов! Марта Конецкая ела быстро, хоть иаккуратно, – как человек, который очень голоден, но старается скрыть этоот собеседника. Легко было представить ее управляющейся с палочками в японскомресторане, но еще проще – объедающей куски сочащегося кровью мяса с шампура. Втом, что Конецкая – типичный «мясоед», Лена была уверена.

«Нужно будет обязательно спросить ее об этом при следующейвстрече», – сказала она себе и остановилась, будто споткнулась. Навстречуей со скамейки, стоявшей во дворе возле детской площадки, поднялся ВасяКовригин.

Полный, широкоплечий, с вечными своими уродливыми четками,обмотанными вокруг запястья, он улыбался немного растерянно, будто не ожидал,что она появится возле собственного дома. Уголки глаз опущены, как у собакпороды бассет-хаунд: когда-то Лена подшучивала над ним, оттягивая ему веки итеребя за ухом, пока он не начинал рычать. Свободная рубашка навыпуск и широкиештаны – Ольга Сергеевна говорила о нем «расхристанный», и это была правда: Васяобыкновенно выглядел так, словно выбежал из дома пять минут назад изастегивался на ходу.

При этом он был очень обаятелен, добродушен и открыт.Человек, замыкавшийся перед любой фотосъемкой, у Ковригина чувствовал себяестественно и свободно. Пару раз Васе удавалось пройти через оцепление,отсеивавшее любопытных, и сделать серию репортажных снимков с места событий,куда других фотографов не пропустили.

– Привет, Лен, – сказал он, вперевалочку подходяближе. – Как дела?

– Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду. – Он пожал плечами и снова улыбнулсяпо-детски.

Не желая поддаваться ни на его обманчиво легкий тон, ни наулыбку, она качнула головой, словно говоря: «не пытайся, ничего у тебя неполучится».

– Ленка, можем мы с тобой поговоритьпо-человечески, – спросил он. – Бог с ним, с «поговорить»… Но вот наодин вопрос ответь мне честно, а?

– Задавай. – Все-таки ее голос прозвучал не таксухо, как ей хотелось бы. Она приготовилась к одному из тех ужасных вопросов«об отношениях», какие задают друг другу лишь люди, у которых больше не можетбыть никаких отношений, но он спросил совсем другое:

– Почему ты перестала писать, Лен?

К этому она оказалась не готова и сама почувствовала, чтобледнеет. Ей всегда с трудом давалось вранье, а лгать Васе было и вовсеневозможно – он начинал смотреть укоризненно, как пес, которого ни за что нипро что обидел любимый хозяин, качал головой, словно ему становилось неловко заврушку, и разве что сам не краснел. Даже понимая, что все это не более чемигра, Лена не могла сказать ему неправду.

– Я знаю, что у тебя был готов сюжет новойкниги. – Ковригин сделал к ней шаг, Лена отступила назад. – Я знаю,что ты очень хотела ее написать. – Еще шаг навстречу. – Так почему жеты этого не сделала? Тебе кто-то угрожал?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда в чем причина?

– Ты подстерег меня возле дома, чтобы поговорить именнооб этом?!

Он кивнул, и прядь волос упала ему на глаза. По-мальчишескисдув ее, Ковригин проехался растопыренной пятерней по волосам, и этот знакомыйжест больно отозвался в ней. Когда-то Вася казался ей неуклюжим… Потом об этомбыло смешно вспоминать: разве естественные люди могут быть неуклюжими?

– Да, я подстерег тебя возле дома, чтобы поговорить обэтом, – с улыбкой добавил он, не удовлетворившись кивком. – Не вредакции же тебя подстерегать. Ты там такая… как лошадь перед скачками. Якаждый раз боюсь, что ты меня затопчешь.

– Какое тебе дело до того, что происходит в моей жизни?

– Сам удивляюсь. – Он пожал плечами, и на лице егопоявилась растерянность, словно он и впрямь этого не понимал. – Но вотесть дело – и все тут.

– Васька, неужели ты хочешь получить премию, обещаннуюза раскрытие этой страшной тайны?

Сарказм помог ей собраться, но ненадолго. Ровно до тойсекунды, пока Вася не наклонился к ней, не заглянул в глаза.

– Я хочу помочь тебе. Я всего лишь хочу помочь, дружок.

Самое ужасное заключалось в том, что голос его был искренен.И глаза смотрели так честно, словно он никогда прежде ее не обманывал. Прочнозабытое словечко «дружок», которым он всегда ее называл – ласково, какребенка, – заставило ее на секунду окунуться в воспоминания о том времени,когда почти каждый ее день начинался с его телефонного звонка и этого слова.

«Рассказать ему все, и будь что будет. Васька умный идобрый, он поймет и поможет». В ней выросло и крепло убеждение, чтоединственный человек, которому она может сказать правду, сейчас стоит передней.

Почувствовав ее настроение – он всегда егочувствовал, – Вася взял ее под руку и повел к той самой скамеечке, накоторой ее дожидался. Усадил, сам присел на корточки перед ней и потребовал:

– Рассказывай.

Она посмотрела на его участливое лицо и не выдержала.

– Понимаешь… Дело в том, что после пятой книги…

– Лена!

От громкого окрика и он, и она вздрогнули, обернулись. Отподъезда к ним шла Ольга Сергеевна – лицо красное, возбужденное, в рукеклетчатая продуктовая сумка, которую она хранила лет пятнадцать, если не больше– не любила шуршащие пакеты. При виде матери Лена почувствовала одновременнооблегчение и боль. Так она и знала… Так она и знала, что у нее не получитсяникому ничего рассказать.