остановил ее у дверей, отпустил какую-то шутку вроде «ну ты прямо как монашка», купил ей еще один бокал и в конце концов вывел на улицу и поцеловал. «У Стю есть комната», — прошептал он. Потом он взял ее за руку, повел по улице, купил рыбы с картошкой фри, и они направились в дом Георгианской эпохи на Перси-стрит, где Стю делил квартиру с несколькими другими студентами. Позже Джон говорил, что «был в восторге от того, что ее подцепил».

Синтия будет вспоминать жилище Стю как большую комнату без штор и кровати, только с матрасом на полу и раскиданной грудой одежды, красок с кисточками, пустых пачек из-под сигарет и книг.

В ту ночь они впервые занимались любовью. Затем, наскоро одевшись, побежали на вокзал, чтобы она успела на последнюю электричку до Хойлейка. Джон влюбился без памяти.

Десять лет спустя, после развода, он будет отрицать, будто вообще что-то к ней чувствовал, но обилие любовных писем не дает ему солгать. Все его отрицания были просто попыткой переписать прошлое. Нет, он был одурманен. Все, что он делал в жизни, — писал, играл, рисовал свои комиксы, любил, ненавидел — все это совершалось с настойчивой, порывистой страстью, ибо, по его словам, он жил «под влиянием момента». И новой его страстью была Синтия.

Обоим было жаль, что они сошлись в самом конце летнего семестра, ведь это означало скорую разлуку. Синтия уезжала с матерью к родным на юг Англии, а Джон — в первый и последний раз в жизни — собирался заняться физическим трудом.

Он несколько месяцев умолял Мими помочь ему купить гитару — вместо той, довольно посредственной, которую украл в Манчестере, — и наконец уговорил. Но только до определенной степени. Она настояла на том, что он должен внести свой вклад, наняться летом на работу и покрыть часть оплаты. И когда друг по колледжу сказал, что его отец работает на стройке в деревне Скарисбрик и может их пристроить, Леннон решился.

Лучше бы он сперва взглянул на карту. Деревушка Скарисбрик лежала на равнинах Западного Ланкашира, и, чтобы туда добраться, ему нужно было сначала на автобусе проехать шесть миль до центра Ливерпуля, там на «Эксчендж-стейшн» сесть на поезд и ехать двенадцать миль до ярмарочного города под названием Ормскирк. Там отец друга встречал их на машине и увозил еще на четыре мили в поля Скарисбрик, где им предстояло расчищать землю под гидротехнические сооружения — в основном киркой да лопатой. Джон каждый день плакал и упрекал судьбу за то, что поезд не сошел с рельс еще до Ормскирка. Он продержался шесть недель, пока его не уволили за профнепригодность. Рабочие его вспоминали — да, мол, был тут паренек, поставил раз чайник на примус и забыл налить воду. В чайнике, прямо в дне, на память осталась дыра.

То, что он так долго продержался на черной работе, было невероятно, но заработанные деньги позволили ему приволочь Мими в ливерпульский район Уайтчепел, завести ее в музыкальный магазин Фрэнка Гесси и купить в рассрочку свою первую электрогитару. Это была полуакустическая модель Hofner Club 40, и стоила она где-то 30 фунтов стерлингов (около 660 фунтов в сегодняшних деньгах). Мими подписалась как поручитель, но настояла на том, что все взносы Джон выплатит сам. Поскольку денег у него обычно было кот наплакал, а недельная сумма на карманные расходы, которую ему выдавала Мими, едва покрывала траты на сигареты, пиво и проезд, вряд ли он всегда соблюдал это правило.

Новая гитара появилась как раз вовремя. Джон, Пол и Джордж — осколки The Quarry Men — за несколько месяцев играли вместе крайне редко: какой тут ангажемент, если группа без ударника? Но их прорыв состоялся в пригороде Вест-Дерби, в викторианском особняке, принадлежавшем Моне Бест, уроженке Индии, и ее мужу Джонни — известному в Ливерпуле организатору боксерских поединков. Как скоро выяснил Джон, в Моне билась деловая жилка, и она загорелась идеей превратить подвал своего дома в молодежное заведение под названием «Кофейный клуб Касба», где ее сыновья могли встречаться с друзьями. Одним из ее сыновей был симпатичный тихий мальчик по имени Пит.

Джон и Пол попали в «Касбу» благодаря связям Джорджа. Он уже окончил школу, работал стажером-электриком в ливерпульском универмаге и, поскольку потрепанные The Quarry Men теперь концертов не давали, играл с другими группами. Одна из таких должна была выступать в вечер открытия «Касбы», но участники подвели, и теперь Моне требовалась новая группа. У Джорджа как раз такая и была.

Естественно, Мона хотела встретиться с «подменщиками» перед тем, как те выйдут на сцену, и когда узнала, что Джон учится в Художественном колледже, то немедленно изложила ему, Полу и Джорджу, как довести до конца оформление ее нового подвального клуба. Их картинки на стенах — звезды, дракон, радуги и жук, а также профиль Джона, нарисованный Синтией, — все еще там, а само здание ныне входит в перечень архитектурных памятников Британии.

Позвав еще одного гитариста, у которого был свой собственный усилитель и без которого группа не могла выступать, The Quarry Men еще несколько месяцев играли в «Касбе» почти каждый субботний вечер. Пол вспоминал то время как «недели, когда Beatles начались», — хотя они еще и не обрели этого имени.

«Касбу» в истории Beatles часто упускают из виду, а зря, ведь она — настоящий моментальный снимок подростковой Британии конца пятидесятых: большой пригородный дом, некогда принадлежавший местной Консервативной ассоциации, превратился в клуб, где толпилось двести подростков, пригонявших на великах послушать местную группу… и ни алкоголя, ни наркотиков — просто кофемашина с пенным кофе, бутылки с шипучкой и чипсы. Вот там и играли The Quarry Men. А не они — так The Searchers или Gerry & The Pacemakers.

И именно там в жизни Джона и The Quarry Men появился сын Моны, Пит Бест.

В сентябре, вернувшись в колледж, Джон и Синтия возобновили отношения. С «парнем из Хойлейка» она, естественно, разошлась еще в начале романа с Джоном. Но она была красива, и другие мальчики неизбежно обращали на нее внимание. Джон не мог с этим смириться, и, когда на студенческом балу в колледже другой студент пригласил ее на танец, Леннон накинулся на него с кулаками, его пришлось буквально оттаскивать.

Все было очень напряженно, как будто, завоевав ее, Джон был в ужасе от мысли, что может ее потерять. Он любил бросать шутливую реплику: «Я даже к зеркалу тебя ревную». Но то, до какой