Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Джентльмены! Не надо, не надо спешить,
Лошадей не стоит гнать.
Вам таких измученных женщин, как я,
Не случалось еще провожать».
И вот они въехали в Кэннон Гейт{60},
По макушку в дорожной пыли.
Все женщины в окна смотрели на них
И слез сдержать не могли.
Парламентский Спуск проехали,
И еще другие места.
На нее глядели и плакали
Горожанки у Креста{61}.
«Не плачьте, не плачьте, женщины,
На мне такая вина!
Вчера я убила свое дитя
И теперь умереть должна».
На три ступеньки в суд поднялась,
Презирая свой позор.
Трижды громко смеялась она, но суд
Вынес смертный приговор.
«Сорвите платье, бросьте его —
И пускай лежит в пыли;
А глаза прикройте мне платком,
Чтоб не видели петли.
Четыре Мэри было нас,
Но окончилась жизнь моя.
Да, Мэри Битон и Мэри Ситон,
И Мэри Карайккл — да я.
Я королеве каждый день
Надевала ее наряд.
За то в награду для меня
Тут два столба стоят.
Я утром причесывала ее,
А на ночь стелила постель.
За это болтаются меж столбов
Крепчайшие из петель.
Королева, которой служила я,
Будет проклята с этого дня:
Ведь могла бы простить — но велела судить,
И нынче вздернут меня.
Ах, как счастливы, счастливы девушки те,
Кому не дал бог красоты,
А меня сгубил румянец щек
И лица моего черты.
Моряки, моряки, заклинаю вас всех,
Как отправитесь в край родной,
Ни отцу, ни матери не говорить,
Что я не вернусь домой.
Как волны морские вас принесут
К далекой нашей земле,
Не узнают пусть ни отец, ни мать,
Что я болтаюсь в петле.
Ах, матушка, знать не знала ты,
Качая меня по утру,
В какие края уеду я
И какою смертью умру.
Ах, отец мой, ты тоже знать не знал,
Как меня качал на руках,
Что когда-нибудь я, надежа твоя,
Закачаюсь на двух столбах.
Ах, если б узнали отец мой и мать,
Что сталось теперь со мной,
Примчались бы три мои брата сюда
И кровь пролилась бы рекой.
Не плачьте, женщины, обо мне,
Возвращайтесь в свои дома.
Та мать, что убила свое дитя,
Заслужила смерти сама».
СМЕРТЬ ЛОРДА УОРРИСТОНА{62}
А было мне пятнадцать лет,
Когда нашла мне мужа мать.
Пятнадцать было мне всего,
Я не могла им управлять.
Уорристон, Уорристон,
Речь только о твоей вине,
Когда пришла к тебе я в дом,
Всего пятнадцать было мне.
И вскоре муж уплыл в моря,
А я ребенка родила,
Мой муж еще не воротился,
И няньке я дитя сдала.
Но вот дошла однажды весть:
Вернулся муж из-за морей.
Я платье лучшее надела
И пела птички веселей.
Ребенка на руки взяла,
Несла, как любящая мать,
И вышла на скалистый берег
Милорда своего встречать.
Мой муж на палубе стоял,
Меня приветствовал, любя:
«Жена, я рад. Но от кого же
Младенец этот у тебя?»
Глядит сюда, глядит туда:
«Да что ты говоришь такое?
Была я слишком молода,
Когда сходилась я с тобою».
«Молчи, жена, не мой младенец,
Не верю я твоим словам:
Скажи, кого ты полюбила,
Пока я плавал по морям?»
Слеза катилась по щеке,
Жена ушла, едва жива.
«Ох, отомщу я негодяю
За эти грубые слова!»
Она у стюарда{63} спросила,
Как можно мужу отомстить,
И стюард дал такой совет,
Что лорда следует убить.
Решила нянька ей помочь:
Взяла откуда-то веревку
(За плату что не сотворишь!)
И петлю завязала ловко.
Хозяйский брат за стенкой спал,
Был крепок сон его ночной,
Но вдруг проснулся он от крика:
«Наверно, брат скончался мой.
Кто даст мне уголь и свечу?
И кто меня сопроводит?»
Пока свечу ему несли,
Он убедился: брат убит.
Хозяйку с нянькой вмиг в тюрьму,
Когда чуть-чуть еще светало.
У няньки сердце тверже камня,
А леди в обморок упала.
Пришел к ней брат ее родной,
О ней горюет, но бодриться:
«Все земли отдал бы свои,
Чтоб выкупить тебя, сестрица».
«Ох, братец, выкупить ты хочешь?
Не надо выкупать меня.
Я мужа своего убила,
Мне жить не хочется ни дня».
Пришла к ней мать ее родная,
Пришла, о дочери скорбя.
«Отдам монеты золотые,
Чтоб только выкупить тебя».
«Ах, выкупить меня ты хочешь?
Не надо выкупать меня.
Я мужа своего убила,
Мне жить не хочется ни дня».
Пришел отец ее родной,
Пришел о дочери скорбя.
Сказал: «Ох, дочка дорогая,
Смотреть бы дома на тебя!
Семь дочерей других имею,
И всех их пестую, любя.
Но отдал бы всех семерых,
Чтоб только выкупить тебя».
«Отец, зачем же выкупать?
Не надо выкупать меня.
Я мужа своего убила
И не достойна жить и дня».
Тут сам король заговорил