женщина – это та, кто больше заботится о своем белье и его чистоте, чем о своем гардеробе, так как в ином случае это роскошь с подкладкой бедности» (Ibid.).

Свойственное XIX веку утверждение ценности невидимого также обусловило фокусирование на объектах, не поддававшихся непосредственному рассмотрению. Например, изучение микроорганизмов Л. Пастером привело к развитию гигиены и, как следствие, смещению взгляда с белья как оплота частного непосредственно на тело. Благодаря Пастеру предвзятое отношение к чистоте постепенно сходило на нет, и представление, что детям предпочтительнее умывать лицо и глаза белой тканью, а не водой в связи с ее нежелательным влиянием на здоровье[49], осталось в прошлом. Недоверие к воде было глубоко укоренено в обществе Старого режима вследствие отсутствия понятия «частное», поскольку господствовали идеалы видимого, показного, которые выражала собой одежда. Предвзятое отношение к омовению было столь сильно, что Людовик XIV лишь раз в жизни принял ванну[50]. Даже в 1896 году, в период строительства общественных бань[51] и ванн[52], Жорж Ваше де Лапуж утверждал, что большинство женщин умирали, так и не приняв хоть раз в жизни ванну (Perrot 1984: 129). На фоне трехчасового утреннего туалета Дж. Браммелла в начале XIX столетия этот факт представляется парадоксальным. В данном случае необходимо учитывать и географический контекст. Во Франции, где доминировали догмат вестиментарной придворной репрезентации и превосходство внешнего лоска над частным телом, ценность белья, категория телесного и индивидуального вкуса начали осознаваться общественным сознанием лишь в XIX веке. В Англии же эти процессы возникли ранее, о чем и свидетельствует возможность указанной практики утреннего туалета в начале XIX века. Примем во внимание и тот факт, что в XVIII веке именно в Англии и Голландии считалось хорошим тоном отбеливать белье для получения безупречной белизны. Как отмечает Э. Рибейро, «хорошее, чистое белье в Англии было знаком национальной гордости, в отличие от Франции, где считалось, что внешний лоск маскирует внутреннюю грязь. Поэтому туристам, собиравшимся посетить Францию, советовали брать как можно больше белья и по возможности избегать услуг прачек, известных как худших в Европе» (Ribeiro 1995: 48). Господствовавшее во Франции в XVIII веке отношение к белью и чистоте обозначает свойственное обществу Старого режима нивелирование ценности частного, которое благодаря вниманию к телу формируется только в XIX веке.

Таким образом, проявившееся в эпоху Французской революции господство буржуазного идеала способствовало переворачиванию вестиментарных отношений, имевших место в придворном обществе. Выдвижение на первый план телесности как истинной формы идентичности, детали как нового способа проведения социальных различий наряду с акцентируемой Ф. Ницше категорией «чистоты» привело к установлению новой семантики костюма. Не виданная ранее в истории моды демонстрация форм женского тела в неоклассических модах, возросшая ценность белья, постепенно внедряемые практики гигиены – все эти проявления частного тела, наряду с акцентом на роли речи и разума в идентификации личности, стали новыми средствами, с помощью которых индивид выражал свою идентичность. Новые формы социальной идентичности предопределили и понятие индивидуального вкуса в моде, ставшего новой семантической единицей костюма.

Кто вершит моду: предыстория феномена кутюрье

До XVIII века истории не известны имена тех, кто стоял за созданием модных творений. Мы знаем лишь носителей модных изделий, а не их творцов. Красные каблуки Людовика XIV, прическа фонтанж, названная в честь Марии-Анжелики де Скорай де Руссиль, герцогини де Фонтанж, – до определенного исторического момента авторство модных нововведений приписывалось ярким индивидуальностям, их демонстрировавшим, а не тем, кто мог в действительности стоять за их изобретением. Причиной анонимности «производителей» мод была, прежде всего, система гильдий, предполагавшая коллективное сотворчество и четкое разделение сфер влияния при изготовлении модных изделий. Признавалось не индивидуальное авторство изделия, а коллективное право гильдии на производство того или иного предмета одежды. Для его создания сначала необходимо было купить ткань у торговца тканями (drapier), затем, взяв аксессуары и украшения у галантерейщика (mercier), отправиться к портному, который по снятым меркам принимался за работу в соответствии с нормами, продиктованными статусом клиента, и правилами кроя, определенными его гильдией (Perrot 1981: 69). Сама система гильдий исключала возможность разговора о создателях мод, так как полностью обезличивала субъектов, вовлеченных в этот процесс: все их действия сводились к сведению воедино технических правил создания одежды, предписанных гильдией, и возможных границ репрезентации клиента.

Как пишет Ф. Перро, если костюмы иногда и описывали в корреспонденции или мемуарах, имен создателей, упоминание которых могло способствовать падению престижа их продукта, до XVIII века никогда не называли (Perrot 1996: 38). Исключение составлял лишь Лангле, которого Ж. Кишера называет министром моды при дворе Людовика XIV (Quicherat 1877: 510–511). В поздние годы правления монарха он обладал авторитетом в вопросах вкуса, давая советы в отношении нарядов каждого. Его имя было на устах и маркиза де Данжо, и герцога Сен-Симона, и мадам де Севинье. Она рассказывала историю о великолепном платье из золота, преподнесенном Лангле в дар мадам де Монтеспан, в письме к дочери, мадам де Гриньян: «Я говорю вам: чтобы быть модной, нужен Лангле» (Madame de Sévigné 1846: 383). Пожалуй, это первый в истории моды случай, когда она персонифицируется в конкретной индивидуальности, отличающейся не своим социальным положением (Лангле был сыном горничной Анны Австрийской и всю жизнь провел при дворе, ни разу не покинув его стен), а талантом и вкусом, который Лангле смог сделать синонимом моды для всего придворного общества.

Лишь к концу XVIII века во Франции становятся известны имена тех, кто на протяжении веков оставался в тени. В это время начали появляться подписи к создаваемым ими изделиям, именные вывески мастерских и магазинов на улице Сен-Оноре. Производители моды стали «видимыми» во многом благодаря реформе Жака Тюрго 1776 года по реорганизации гильдий[53], давшей толчок к распаду многовековой системы анонимного создания изделий. Одним из следствий реформы являлось закрепление юридического статуса такого важного в этот период субъекта моды, как marchandes des modes, или модистки[54], вошедшие в гильдию marchandes des modes, plumassieres et fleuristes (торговцев модными товарами, перьями и цветами). Образование этой гильдии, преимущественно женской по составу, знаменовало процесс феминизации профессий, связанных с модой. Автор «Туалета дам» (Toilettes des dames) утверждал, что мужчина-модист(ка) не меньшая причуда природы, чем женщина-солдат, и что он должен носить женскую одежду, чтобы перевоплощение было полным (Caron 1806: 202). Роза Бертен – «министр моды», считающаяся прообразом фигуры кутюрье, также принадлежала к этой профессии.

Гильдия модисток и ее роль в трансформации вестиментарной системы Старого режима

В конце XVIII века именно модистки, по мнению специализированных журналов, в частности издания Magasin