близко, Йенс заметил, что медсестра кемарит: ее подбородок коснулся груди, глаза прикрыты, в пальцах застыла шариковая ручка, которой она заполняла карточку пациента.

Йенс кашлянул. Ида Людвиг, вздрогнув, проснулась. Буквально за секунду ее растерянный взгляд прояснился. Она вскочила со стула и вышла из-за стеклянной загородки.

– Я, кажется, задремала…

– Со мной такое частенько случается, когда приходится дежурить ночью, – соврал Йенс.

На самом деле он был с Братцем Сном в натянутых отношениях. Особенно после того, как однажды на службе ему пришлось застрелить троих человек. Сон любит показывать людям такие картинки, которые вряд ли могут кому-нибудь понравиться. Уж точно не Йенсу.

На изнуренном лице медсестры появилась благодарная улыбка.

– Вы, наверное, комиссар?

– Йенс Кернер. – Он показал удостоверение. – Большое спасибо, что сообщили мне…

– Первым делом я, конечно, поговорила с главврачом. Он не возражает против того, чтобы вы прямо сейчас еще раз взглянули на пациентку. Правда, она, может быть, уже спит…

– Вы говорите, она громко и отчетливо произнесла какое-то имя? – спросил Йенс, убирая удостоверение.

Ида Людвиг кивнула. Ее умные добрые глаза помрачнели.

– Я… – начала она и осеклась. Поискала внутри себя ответ на какой-то вопрос, но не нашла его и просто покачала головой. – Со мной еще такого не было. Та женщина… Вы только не подумайте, пожалуйста, что я тоже сошла с ума или что это у меня от недосыпа… С моими мозгами всё в порядке, а к ночным дежурствам я давно привыкла. Но у меня такое ощущение, будто, кроме нее, в палате кто-то есть. Она определенно кого-то видит, и мне кажется… Ну я не знаю… Это выглядит так, как если б она могла силой мысли вызвать к себе другого человека.

Медсестра посмотрела на Йенса большими глазами. Ее приоткрытые губы задрожали. Она прекрасно понимала всю странность своих слов и, похоже, испытала некоторое облегчение, высказав то, что ее беспокоило. Теперь она ждала. Нужно было ответить ей правильно.

– Поверьте, я вас понимаю, – тут же откликнулся Йенс. – Я задержал эту женщину ночью в лесу. Мне было жутко, как никогда.

Ида Людвиг расслабила плечи и, выдохнув, кивнула.

– Она смотрела наверх, в потолок, и все время повторяла: «Ким, darling, свет моей жизни».

– Ким? Вы уверены, что хорошо расслышали?

– Абсолютно. Мне было страшно, но я простояла около нее довольно долго. Она успела повторить эту фразу по меньшей мере раз десять. Нам нельзя уходить, пока пациент не успокоится.

– Она успокоилась?

– Через некоторое время – да. Обмякла на кровати, как будто кто-то вырубил ее из сети.

– Значит, Ким… – задумчиво произнес Йенс.

– Да, так она сказала. Никаких сомнений быть не может.

– Вы считаете, это имя того, на кого она смотрела?

– Мне так кажется. Можно было подумать, что она находилась и до сих пор находится под очень сильным влиянием этого человека. Страшно представить себе, с чем бедной женщине пришлось столкнуться… Наверное, она видела ад на земле.

Йенс молча кивнул.

– Могу я сейчас к ней пройти? – спросил он.

Бесшумно ступая легкими ногами в белых кроссовках, Ида Людвиг повела его в палату. На комиссаре были всегдашние ковбойские сапоги с тяжелыми подошвами. Стараясь шагать как можно тише, он все равно топал как слон. Регина Хессе была права.

Перед дверью Ида Людвиг остановилась, прислушалась и только после этого осторожно нажала на ручку. Вошла в палату и тут же вскрикнула – громко и пронзительно. Кровь! Повсюду! На полу уже образовалось целое озеро, а густая красная жидкость все капала и капала с простыни.

20

За некоторое время до этого

Все, что она чувствовала и о чем могла думать, был холод. Холод полностью подчинил себе ее тело, проник в каждую клеточку. Теперь она поняла, что ОН имел в виду, когда сказал: «Ты будешь идти долго, очень долго».

Перестать двигаться – значит замерзнуть. Время от времени она останавливалась, прислонялась на несколько секунд к твердой стене и снова шла. Руки, вытянутые в стороны, нащупывали путь в непроглядной темноте. Кожа на подушечках пальцев почти стерлась. Еще чуть-чуть, и придется скрести по камню голым мясом, оставляя кровавые следы.

Но она продолжала идти – медленно, с дрожью в коленях и болью в ступнях. Куда? Может быть, по кругу, а может – все глубже и глубже в ничто. Дорога через пустоту – кто знает, что это такое? Есть ли конец у этого пути, или его единственная цель, единственный смысл – каждым шагом продлять мучения идущего?

Если б только хоть где-нибудь виднелся огонек!

Ей вспомнилось, что папа всегда оставлял свет в доме и перед домом, когда она поздно откуда-нибудь возвращалась. Ни запретов, ни комендантского часа, как у большинства ее одноклассниц. Только свет, чтобы ей проще было найти дорогу к дому и чтобы он не был холодным и мрачным, когда она с радостью в него войдет.

Это воспоминание стало для нее чем-то вроде маяка. Она ориентировалась по нему, стараясь не сойти с ума, не утратить надежду. Она боролась, отчаянно напрягая свои недюжинные силы, и тем не менее не могла не чувствовать, что все потеряно. Это ужасающее ничто непобедимо. Ни один человек не может быть настолько силен.

На кончиках пальцев выступила кровь. Она облизала их и попыталась продолжить путь, но дикая боль в ступнях не позволила. Пришлось присесть на ледяной пол. Стало еще хуже.

Время больше ничего не значило. Только холод имел вес. С огромным трудом заставив себя подняться, она пошла дальше, чтобы движение помешало ей замерзнуть.

Хочешь уйти? О да, ты уйдешь. И идти будешь долго, очень долго, darling, свет моей жизни. Иди же!

И она шла, шла, шла.

А потом, спустя часы – или, может быть, дни – вдруг услышала шум.

Это был металлический грохот, прозвучавший громко и резко, но вскоре стихший.

Она остановилась, как будто налетела на стену, и стала искать источник звука.

Там, сзади… Неужели это… свет?

Нежное серебристое мерцание… Вдруг оно только плод ее воображения? Если это мираж, то очень правдоподобный.

Она хотела света, он был ей необходим!

Желание видеть заполнило ее, вытеснив все другие мысли.

Она побежала настолько быстро, насколько позволяло ее состояние, ударяясь о стены узкого коридора бедрами и плечами, но не обращая на боль ни малейшего внимания.

Впереди был свет! Не иллюзия, не фата-моргана. Чем сильнее она приближалась к нему, тем ярче он горел.

Наконец она увидела: он льется косым четырехугольным столбом сквозь отверстие наверху, заполняя незнакомое ей пространство, через которое она, вероятно (даже почти наверняка), уже