кланяется в пояс, но впервые речистая председательница не может слова вымолвить – ей слезной влагой забило горло. Почтительно сдвигает с ней бокал инструктор райкома Якушев.

И минула лучшая, быть может, минута в жизни конопельской председательницы, когда народ назвал ее самым дорогим и важным словом: мать.

А веселье вновь пошло своим ходом. Кокетничает напропалую смазливая Химка, без отказу пьет с каждым красивая, нарядная и печальная Настеха. Рванул мехи трофейного аккордеона Василий Петриченко, выметнулась на круг Настеха, за ней чертом заскакал сухой, костистый Жан.

Пара была – будь здоров! Оба быстрые, гибкие, с легким дыханием. Они были равны друг другу. Он шел всюду, куда она его звала. Путь его был нелегок. Горы, реки, пропасти, дремучие леса метала она ему под ноги. Но он не боялся трудных путей. Птицей проносился он над всеми препятствиями и, настигая, кричал:

– А ну, еще!..

Странно было лишь невеселое, застылое лицо Настехи, будто не в радость, а в наказанье ей эта пляска.

У Надежды Петровны завязался свой, отдельный разговор с Якушевым.

– Побойтесь бога, Надежда Петровна, – говорит Якушев, – вам ли жаловаться – столы трещат!

– Да мы, знаешь, как к этому пиру готовились? Все подчистую подобрали, выложились до последнего за-ради наших мужичков!

– С такими орлами вы свободно дадите два плана, – убежденно сказал Якушев.

– Гляньте, до чего быстро научился! – всплеснула руками Петровна – Без году неделя в райкоме, и уже знает, как с передовых колхозов три шкуры драть!

– Ну уж и три! – улыбнулся Якушев. – Пока речь о двух идет. Надо, Надежда Петровна, надо помочь стране. Народ из армии возвращается. Как всех прокормить?

– На износ робить – сроду сельского хозяйства не поднять.

– Но ведь бывают такие моменты в жизни, когда приходится все отдавать!

– Не надо жить моментами. Так только временщики живут. А народ живет в истории.

– Я неверно выразился: бывают такие периоды.

– Один леший! Война – все отдай, разруха – все отдай, восстановление – все отдай. Обратно коммунизм строить начнем – тоже скажут: все отдай. И получится – которые все отдали, больше уж ничего дать не смогут. А мы все отдавали, да маленько себе оставляли, чтоб крестьянское тело сохранить, не то и душе обитать будет негде. И мы есть и будем!.. – И не в лад этим словам лицо ее притуманилось.

Но не от разговора с Якушевым – она увидела, как пляшет Настеха, и что-то больное, надрывное почудилось ей в этой лихой и невеселой пляске. Выпростав из-за стола свое крупное тело, она направилась к пляшущим. Якушев тоже поднялся и пошел следом за ней.

Поединок на плясовом круге продолжался: Настеха не уступала Жану, а тот не уступал своей партнерше. Сдался третий – аккордеонист.

– Слабак! – презрительно сказала Настеха и, разломив толпу, вышла из круга.

Взяв со стола кувшин, она налила себе стакан красного вина. Внезапно рядом очутился Жан.

– Не пойдет! – крикнул он, выхватил у Настехи стакан, выплеснул вино и наполнил доверху водкой. – Портвейнчик нехай лошади пьют, а мы – беленькое! – И, налив водку себе, добавил:

– Поехали!

Настеха духом выпила водку.

– Это по-гвардейски! – одобрил Жан. – Пошли на реку, искупаемся натурель.

– Как?

– В доверительном виде…

– Жан! – послышался голос Марины. – Вон-на!.. – Она зло сверкнула глазами. – Ах, дрянь, к чужим мужьям клеишься? Сраму захотела?

– Да на кой он мне сдался! – равнодушно проговорила Настеха, отвернулась и снова налила водки.

– Чего на девку кидаешься? – сердито сказал Жан, не терпевший, чтоб кто-то действовал ему наперекор.

– Ее не убудет! Пойдем в жмурки играть! – И Марина увлекла мужа за собой.

Настеха отпила из стакана, водка толкнулась назад, и она с трудом удержала глоток в себе.

– Не надо, Настя, – мягко сказала, подойдя, Надежда Петровна.

Настеха поглядела на председательницу светлыми от боли и ярости глазами.

– Оставьте меня!.. Хватит! Пожила я вашим умом, сыта по горло!.. – И, сжимая стакан в руке, Настеха непрочно и непрямо побрела прочь.

Надежда Петровна понурилась.

К Настехе подошла Дуняша.

– Не нужно, тетя Настя! – попросила она жалобно.

– Какая я тебе «тетя»? – мутно глянула на девушку Настеха. – Я твоя подменщица у господ фрицев. – Она повела вокруг глазами и увидела Дуняшиного парнишку с хохолком. – Пристроилась, тихоня! А кабы не я, чего бы с тобой было, а?..

– Я это знаю, – тихо проговорила Дуняша.

– А коли знаешь, молчи! Рюмку водки для Настехи жалеют, ишь, гладкие! Для своей благо-де-ятельницы, тьфу на вас!.. – Настеха оттолкнула Дуняшу. – Пошла ты!.. Я, может, через тебя несчастной стала… – Она опрокинула стакан в горло, часть водки пролилась ей на подбородок, за пазуху. – Брысь!.. – И той же неверной поступью Настеха устремилась вперед…

– Это в ней последняя боль кричит, – обращаясь к Якушеву, говорит о Настехе Надежда Петровна.

– Последняя?.. – переспросил Якушев.

– Ну да! Бывает злая боль: от зависти, самолюбия, ревности – тогда сердце не умирает. А коли боль на любви – плохое дело, человек может в ней вконец истратиться. Я на себе испытала. Когда сыночка моего истребили, я Богово лицо разбила… Думала – все, жить не для чего. А потом другое пришло: надо жить, чтоб вокруг меньше боли стало. А вот, поди ж ты, чем Настехе поможешь?

– Да, помочь не всегда можно, – меланхолически согласился Якушев.

– Слушайте, товарищ Якушев, – насмешливо и грустно сказала Надежда Петровна. – Почему такое? О чем бы мы с вами ни говорили – хоть о сенокосе, силосе, прополке или навозе, – всегда разговор на личное свертываете.

Якушев смутился, покраснел.

– У вас что, в семье нелады? – напрямик спросила Петровна.

– Тишь да гладь, да божья благодать! – неловко усмехнулся Якушев. – Одного только нет – любви.

– Куда ж она делась?

– Поиздержалась в дороге. Мало я в семье жил – все разъезды да войны. Отвыкли мы с женой друг от друга.

– Постель-то общая?

– А стыдно в ней, как в чужой.

– Эк же подло человек устроен! – сказала Надежда Петровна. – Когда у него чего есть, сроду не ценит!

– А когда нет ничего? – подхватил Якушев. – Чего тогда ценить? Пустой взгляд, взгляд насквозь, словно ты воздух или стекло. А когда тебя замечают – усталая брезгливость: неудачник, шляпа, заел век…

– Может, я слишком счастливая в своей семье была, только мне этого не понять. Чтоб близкие люди не могли договориться!..

– Договориться!.. Да разве мы слышим друг друга?

– Дети-то есть?

– Дочь. Замужем. Живет на Дальнем Востоке. Мы не видимся.

– Плохо это, товарищ Якушев. Но со мной вам не утешиться, прямо скажу.

– Этого можно было не говорить.

– А я думала, вы на жалость бьете.

– Нет! Я к жене – намертво… Она неприспособленная, злая и несчастная, у нее никого нет, и никому она не нужна, даже родной дочери. И я не